Первый праздник в моей жизни.
Я сидел в глубине зала и с любопытством наблюдал за движениями девушек и парней, старавшихся подстроиться под ритм назойливой музыки, гремевшей из двух включенных на полную мощность динамиков. Если танец – это стремление украсить музыку, обогатив ее грацией, свойственной некоторым специально обученным телам, то к чему тогда эти однообразные судорожные дерганья, которые с таким старанием производят все эти юноши и девушки? Разве не смешны они, когда прижимаются один к другому, притворяясь, что им нет друг до друга никакого дела, что им хорошо, когда они замыкаются в своих фантазмах? Вот какие мысли посещали меня, пока я сидел и ждал.
Я впервые попал на такой праздник, устроенный одним моим одноклассником. По правде говоря, меня нечасто приглашали. Мои товарищи считали меня заумным, странным, им не о чем было со мной разговаривать. Но в тот вечер пригласили всех: мы отмечали сдачу выпускного экзамена, начало каникул, конец одной эпохи и начало другой – новой эры, в которую, как считалось, мы должны войти более зрелыми, более сознательными. Зачем я туда пошел? Потому что был не в духе? Потому что там должна была быть она и для меня это был последний шанс увидеть ее, заговорить с ней?
Но она не пришла. Я прождал ее целый час, а потом махнул рукой. Больше я ее не увижу. Чтобы залить горе, я отправился в бар и взял себе третий бокал сангрии.
Моя первая пьянка.
Первый бокал меня одурманил. Второй снял напряжение. Третий сломил последнее сопротивление, полностью взял контроль над мозгом и в конце концов вдохнул в меня какую-то новую силу. Я почувствовал, как мною овладевает легкая эйфория, как я освобождаюсь от тяжести бытия. Еще бокал – и я смог бы выйти на танцпол и начать кривляться, как заводная кукла. Я рассмотрел этот вариант, представил себе, как вихляюсь среди этих танцоров-недоучек, и этого видения хватило, чтобы я отказался от намерения продолжить возлияния.
В этот самый миг в зал вошла она в окружении ватаги болванов, с обесцвеченными волосами, татуировками и пирсингом на самых видных местах в нарочито изодранной одежде. Зачем она водится с этими закомплексованными, самоутверждающимися девочками и мальчиками из хороших семей? Она же совсем другая – такая тонкая, такая изысканная, хотя и пытается выглядеть бунтаркой. Я познакомился с ней на семинаре по литературе (обожаю читать и писать) в лицее. Когда наши взгляды на мгновение пересеклись, в них отразилось удивление от того, что мы встретились именно здесь. То, что ученица выпускного класса присутствует на семинаре, посвященном американской литературе, само по себе, разумеется, событием не было, но она принадлежала к группе псевдоанархистов, которых, казалось, интересовало одно – выделиться из толпы одеждой или телесными «знаками отличия» – все равно. Мое присутствие там было наверняка еще более удивительным для тех, кто считал меня всего лишь мрачным, нелюдимым учеником выпускного «научного» класса. В течение всего семинара я, как и она, ни разу не попросил слова, предпочитая слушать, как читают другие, и ловя время от времени ее взгляд. Почему она так притягивала меня? Не знаю. Потому что выглядела одновременно ранимой и сильной? Потому что ее напускное бунтарство противоречило кротости взгляда? Она заинтриговала меня, вот и всё.
Когда пришел мой черед представлять произведение, я увидел, как она напряглась. Я встал, держа в руках роман. «Дом на краю света» Майкла Каннингема», – объявил я. Не сводя с нее глаз, словно обращаясь к ней одной, я в нескольких словах объяснил, почему мне понравилась эта вещь, и прочитал отрывок.
