Здание Арсенала находилось не так уж далеко от Пале-Рояля, поэтому эхо происходящего в суде не могло не доноситься до резиденции брата короля. Как только стало известно, что названо имя одной из самых высокопоставленных дам, двоюродной сестры короля, герцогини Бульонской, несколько человек из ближайшего окружения Филиппа выказали определенное волнение. Кто мог поручиться, что обвиняемые не дойдут в своих показаниях до разного рода нелепостей, раз они попали в заботливые руки палачей из Шатле? Кто мог поручиться, что арестованные не начнут вспоминать события давно минувших лет? В свое время, например похороны первой жены герцога Филиппа, Генриетты Английской, показались всем слишком поспешными. А ее смерть несколько странной: она умерла в одночасье, выпив в жаркий день стакан воды с цикорием. Шептались, что в смерти Генриетты был виноват дерзкий красавец шевалье де Лоррен, самая большая любовь Филиппа Орлеанского. На его счастье, в то время он был удален от двора, но никто не мог гарантировать, что он не перепоручил это грязное дело своему «другу», тоже красавцу – впрочем, все приближенные герцога отличались красотой и статью, – тоже очень дерзкому и опасному маркизу д’Эффья… В общем, надушенные миньоны[24] принялись уговаривать Его королевское высочество оставить Париж с его гнусностями и отправиться подышать чистым воздухом в Сен-Клу, тем более что погода наконец, по их мнению, окончательно настроилась на весну.
– Еще слишком рано! – запротестовал Филипп, которому только что привезли три купленных им великолепных фландрских гобелена, и он мечтал, как повесит их в галерее, где красовались его любимые произведения искусства. – Замок будет трудно прогреть.
– Может, конечно, рановато, но зато там так чудесно! И потом, там вы будете в собственном доме, не то что здесь… – прибавил шевалье де Лоррен, который взялся вести переговоры с Филиппом от имени всех миньонов.
– Что ты имеешь в виду, шевалье?
– Да ничего особенного, – пренебрежительно дернул плечом избранный фаворит. – Этот дворец как был, так и остался собственностью короля, и Его величество будет напоминать вам об этом всякий раз, когда приедет переспать с какой-нибудь из фрейлин Ее королевского высочества, а вы вдруг выкажете недовольство. И не думайте, что де ла Рейни, преданный слуга короля, помедлит хоть секунду, если после нелепых россказней колдунов ему взбредет в голову арестовать кого-нибудь из нас!
– Ну, положим, вы сильно преувеличиваете, – рассеянно обронил Филипп, не в силах думать ни о чем другом, кроме чудесных гобеленов.
– Не вижу никаких преувеличений. Если мерзкие судейские крючкотворы посмели посягнуть на мою кузину, герцогиню Бульонскую, то никто из ее родственников не может чувствовать себя в безопасности. А поскольку в голову этим надутым индюкам может прийти самое невообразимое, я прошу позволения оставить на некоторое время Ваше королевское высочество.
– Ну, уж не-е-е-е-т, – жалобно протянул Филипп. – А куда это ты надумал ехать, позволь узнать?
– К своим. В Лотарингию. И заберу с собой д’Эффья. Слишком много было болтовни и слухов, когда произошло то печальное событие.
– Но я же не поверил никаким слухам. Разве вам обоим этого недостаточно? – так же жалобно продолжал Филипп, готовый чуть ли не расплакаться.
– Ваше Высочество, было бы благоразумно, если бы вы, вместо того чтобы капризничать, изволили бы согласиться и покинули Пале-Рояль. Вы же знаете, как мил бывает д’Эффья в путешествиях, лучшего спутника и пожелать нельзя… Нам всем троим хватило бы одной комнаты, и мы…
