Помощник Левия Матильде не понравился, очень может быть, что из-за своего несходства с секретарем Адриана. Брат Козимо вышагивал как матерый капрал, белобрысенький Пьетро семенил хорошо воспитанной левреткой.
– Я не слишком быстро иду? – прошелестел монашек, тряся четками. – Если ваше высочество…
– Не слишком, – отмахнулась Матильда, взбираясь по скользкой от мокрого снега лестнице. Вообще-то южной старухе при виде голубых глазок и лезущих на лоб светлых прядок полагалось рассиропиться, а было сразу противно и стыдно. За себя, семнадцатилетнюю, влюбившуюся в слезливого принца. И за белокурого внука, на второй день царствования угробившего прорву народа.
– Осторожней, здесь порог.
– Вижу. – С Левием следовало говорить раньше. Если кто и мог удержать Альдо в узде, так это кардинал, да и то до коронации. Теперь вино прокисло, остался уксус; хочешь – пей, хочешь – лей…
– Ее высочество к его высокопреосвященству.
– Спасибо, можешь идти.
Перед кардиналом следовало преклонить колени, но колени болели, да и пришла она не к духовнику, а к другу Адриана.
– Мы можем пройти в исповедальню, – кардинал выглядел краше в гроб кладут, одно слово – Дора, – а можем выпить шадди. Или моя принцесса желает чего-нибудь покрепче?
– Покрепче, – не стала ломаться Матильда, – и побольше.
Левий усмехнулся, отпер бюро и вытащил внушительный четырехгранный графин.
– Настойка на зеленых орехах, – объявил он, – помогает при болезни сердца. Или печени, или еще чего-нибудь. Главное, что помогает, но шадди я все равно сварю. Для себя – вы можете не пить.
– Совсем не ложились? – Запах шадди, дыма и свечей, такой знакомый и спокойный. Прикроешь глаза – молодость, откроешь – старость.
– Ложился, – заверил кардинал, разливая настойку в серебряные стопки, до одури знакомые. – Генерал Карваль закончил свои… благие дела еще вчера, в городе спокойно, герцог Эпинэ придет в себя завтра или послезавтра. И почему мне было не лечь?
– Выспавшиеся люди выглядят иначе, – уперлась Матильда, принимая стопку.
– Лежать не значит спать, – его высокопреосвященство пошевелил лопаткой темный песок. – Когда и думать, если не ночью?
Адриан тоже ночи напролет думал и пил шадди. И жаровня у него была точно такой же, со спящими львами.
– Юнний шадди не пьет. – Кардинал то ли проследил взгляд гостьи, то ли догадался. – И не шадди тоже. Преосвященный Оноре отдал мне жаровню Адриана и кое-что из его вещей. Из его личных вещей, их было немного. Так что вас беспокоит?
Матильда допила настойку и аккуратно поставила серебряную память на стол черного дерева. Напиток был крепким, почти тюрегвизе, только вместо перечного огня – вяжущая горечь.
– Я ничего не могу сделать, – призналась принцесса то ли себе, то ли Левию, то ли покойному Адриану, – ничего…
– Церковь дарит утешение многим, но не нам с вами, – мягко произнес кардинал. – То, что произошло, уже произошло. Вы можете что-то изменить? Я – нет! Значит, надо жить дальше. Вам сейчас плохо, но разве это первый раз?
