Особенно приятно думать, что сегодня у меня должно быть мало вызовов на дом. Сейчас не осень и не зима с гриппом, ангиной, бронхитом и, конечно, ОРВИ. Кроме этого, мало находится охотников брать в пятницу больничный лист: впереди выходные.
К половине двенадцатого скудный ручеёк пациентов иссяк полностью, и можно было чуть передохнуть.
– Тань, может, кофе попьём?
– Сейчас, Владислава Владиславовна, пойду, чайник включу. Я вчера пирожков напекла с капустой, отметим последний рабочий день.
– Танюша, я тебя обожаю! И когда ты только всё успеваешь?
– Ой, да когда моим было столько, сколько вашему, я и умываться не успевала. Да мои и поспокойнее, чем ваш ураганчик.
Татьяна открыла дверь и, уже почти выйдя из кабинета, вдруг обернулась и сказала:
– Ваш барин пришёл!
Аристарх Ревсимьевич Тимофеев, он же «барин». Прозвище – плод нашей с Танюшей фантазии. И связано не только с его внешним видом, но и с истинно барскими манерами. Ему девяносто два года, он худ, высок, всегда гладко выбрит, причёска – седой «ёжик». В нём очень много непонятного. Он вдовец, и давно, у него нет детей и, насколько я знаю, каких-либо близких людей, а между тем он выглядит очень холёным и ухоженным. У него всегда безупречно белоснежные рубашки, великолепно сидящий на нём классический костюм с искрой и дорогая, качественная, как будто только из магазина обувь. Всё это дополняет старинная деревянная трость с серебряным набалдашником в виде головы льва.
Аристарх Ревсимьевич умирал, умирал долго и мучительно, от неоперабельного рака желудка. Он отказался от профессиональной онкологической помощи, когда узнал диагноз. Он никогда не вызывал меня на дом, не вызывал мою Таню для того, чтобы делать обезболивающие уколы, не вызывал «скорую помощь».
Я не знаю, за счёт каких сил он живёт. Сколько сил и мужества в этом человеке!
– Владислава Владиславовна, – прервала мои мысли Таня, – приглашать его?
– Ну конечно, Таня, конечно!
Татьяна кивнула головой и умчалась ставить чайник, а в дверь, с трудом протискивая впереди себя огромную, ослепительно яркую коробку, вошёл Тимофеев.
Он выглядел страшно: кости, обтянутые тёмно-коричневой, сухой, как пергамент, кожей, зрачки глаз расширены от систематического приёма морфина. Он тяжело дышал полуоткрытым ртом и от этого его губы были покрыты сетью кровавых трещин.
Кабинет мгновенно заполнил отвратительный запах смерти.
– Здравствуйте, я рад видеть вас, – произнёс он, с трудом усаживаясь на стул. – Только не перебивайте, прошу вас, мне стало трудно говорить. Я пришёл попрощаться с вами, – он тут же сделал знак, остановивший мою попытку вступить в разговор. – Я знаю, что у вас сегодня последний рабочий день перед отпуском, – продолжил он, – я тоже уезжаю. Уезжаю на родину предков: я ведь не отсюда родом, ну да это неважно. Главное сейчас в том, что я вас вижу в последний раз. Мне всегда везло в жизни, но за все свои удачи я платил сполна, так я думал раньше. И лишь полгода назад, увидев вас, я впервые подумал о том, что моя жизнь, вся жизнь была ошибкой, большой ошибкой. Теперь я уверен в этом. Я благодарен вам, что это пришло ко мне, пусть поздно, но пришло. Пожалуйста, ничего не говорите. Я хочу сделать вам подарок, даже не вам, вы бы всё равно его не приняли, а вашему сыну. Это очень хорошая железная дорога, её специально привезли по моему заказу из Германии. Пожалуйста, не отказывайтесь: вы при всей любви к сыну не сможете позволить себе такую вещь. И последнее, на прощание: разрешите умирающему старику поцеловать вас.
