Несколько секунд спустя все стихло, и показалось, что время замерло. Тускло мерцали лампы аварийного освещения.
Немного отдышавшись, я отпустил девушку и попробовал подняться. Ноги скользили по полу, и встать никак не получалось.
Резкий толчок швырнул меня к потолку вагона. Я ударился об обшивку крыши и почувствовал, как внутри все похолодело. Вагон куда-то стремительно падал. Ощущение невесомости щекотной сетью сковало тело. Ладонью я ощутил прикосновение к холодной стали поручня и схватился за него, будто утопающий за соломинку.
От очередного резкого удара меня швырнуло куда-то вниз. Поручень не выдержал, и я снова покатился по проходу, но уже в обратную сторону. По пути я больно ударился плечом о сидение, сжался в клубок, защищая живот и голову. Меня впечатало в дверь с противоположной стороны вагона, и я отлетел в сторону на боковые скамейки.
Почти сразу же сверху на меня кто-то обрушился. По уже знакомому аромату духов я понял, что это была та самая девушка. Я попытался ее удержать, на ощупь хватая воздух, но она пронеслась дальше и исчезла за распахнувшейся дверью вагона. Ее запястье как бы на прощание скользнуло по моей ладони, я рванулся вслед за ней, однако что-то тяжелое снова припечатало меня к стене, и свет в моих глазах погас.
Плечо пульсировало тупой болью, голова гудела, руки не слушались. Я приоткрыл глаза. Не знаю, сколько времени я был без сознания, но пыль уже практически осела, и я отчетливо увидел почти полностью разрушенный вагон метро.
«Все смешалось в доме Облонских», – почему-то вспомнилась мне цитата Льва Николаевича.
Литературная ассоциация продолжилась в голове анекдотом:
– Поутру Лев Толстой выходил на покос. Махал косой и думал:
– До чего ж хорошо! Только тяжкий физический труд позволяет человеку мыслить, чувствовать и совершенствоваться.
Крестьяне, стоявшие поодаль, говорили так:
– Почто барин капусту косит?
– Кто ж их, образованных, разберет?
Я улыбнулся и прогнал наваждение. Мне стало очевидно, что я, похоже, крепко приложился головой, раз после всего произошедшего мне хочется шутить, а не плакать.
Понемногу я начал приходить в себя. Не вставая, попробовал пошевелить пальцами ног, рук. Вроде бы ничего не сломал. Я осторожно приподнялся. Синяки и ссадины ныли тупой болью, пульсировала шишка на затылке, хотя в целом казалось, что я не сильно пострадал.
Рядом со мной лежал тот самый дедушка, который еще минуту назад безмятежно читал книгу.
Я нащупал пульс – есть, живой! – и похлопал его по щекам.
Он что-то пробурчал, заворочался и присел, обхватив голову руками.
Похоже, он тоже был в порядке.
Я огляделся. Вагон стоял практически вертикально, будто зарывшись в землю.
Чтобы выбраться, нам пришлось карабкаться вверх по скамейкам. Забравшись на самый верх, я вылез в тоннель метро. Со стороны картина выглядела ужасающе.
Судя по всему, перед поездом по какой-то причине произошел обвал. Тоннель метро впереди был полностью завален землей и обломками бетонного каркаса.
Видимо, в этом месте под тоннелем была какая-то пустота, поэтому вместо того, чтобы расплющиться о завал, поезд пошел по пути наименьшего сопротивления и, движимый огромной силой инерции, будто гигантский механический червь, вгрызся в землю и пробил себе путь в пустоту под тоннелем.
Только малая часть нашего вагона виднелась в тоннеле метро. Его большая часть была скрыта под землей.
