В фойе нашего кинотеатра, как и в любом другом, впрочем, все стены обоих этажей увешаны были фотографиями с кадрами из художественных фильмов, анонсами новых картин и портретами актёров. На светлом втором этаже- стулья с дерматиновыми сиденьями. Кресла в зрительном зале были зелёной фанеры, тонкие и лёгкие. Моё место было в левой стороне шестого ряда. Если вдруг оно оказывалось занятым, сидящий там поднимался и изгонялся.
Каждый ямской шкет знал киномеханика Толика и считал, думаю, что только он сам и его друзья пользуются если не дружбой, то приятельством оного. Мы, естественно, тоже общались с Толиком запросто. Он даже мог изредка пустить нас на интересный фильм, на который мы опоздали, или не сумели купить билета. За такие благодеяния ему прощалось даже то, что всегда отбирал у нас ножики и рогатки со шпонками.
Вокруг «Искры» отлично было гонять на велике кругами. Асфальта ямские улочки, за исключением самых крупных, не знали, и возле дома ездили все по тряским грунтовкам. А тут –нате вам- асфальт, и никаких машин при этом. Не только мы- ближние, но и пацаны с дальних улиц приезжали понарезать круги. Мать поначалу остерегалась, что кто-то на большом велосипеде собьёт меня, но скоро успокоилась и я стал беспрепятственно один укатывать на асфальтовые круги.
Тут же, перед Искровским фасадом располагалось троллейбусное кольцо. Девятка, лучший и быстрейший троллейбус города- по крайней мере в этом уверены были все наши-делал здесь разворот. А вниз –к Горной и дальше-уже наверх тянулась улица Клиническая. С одной её стороны до Горной был частный сектор, с другой- автобаза и какая-то огороженная сплошным дощатым забором территория, откуда пацанва тырила постоянно аккуратные куски мрамора. У забора этого, заросшего клёном, мы часто играли, благо друг мой Олег Шашин проживал напротив. После же Горной Клиническая вся была частным сектором до самой то ли Лунной, то ли Белорецкой. То же, что сейчас считается Клинической тогда именовалось Первым переулком. На него и сворачивала «девятка» с Авиационной, когда направлялась от нас в город.
Кроме прочих учился в нашем классе Витька Кондратьев. Как и все мы был тощ, вихраст и готов удивляться новому. Жил где-то на Втором переулке и нередко, когда справившихся с домашним заданием начинали отпускать по домам, он меня, или я его три-пять минут ждали. Вышел- пошли часть пути вместе, не вышел- чапаю один.
Так вот, прочитали в «Родной Речи» рассказ про войну и выудили оттуда «Ауфвидерзеен». Оно-рассудили, хоть и немецкое слово, но ведь, вроде, хорошее, не фашистское вовсе. Идём, бывалоча, с Витьком, трепемся, а как к его повороту подойдём, он свернёт, пройдёт метров десять-пятнадцать, обернётся, махнёт рукой и –Ауфвидерзеен! А голосок у него с лёгкой такой хрипотцой… И я ему, уже тоже пройдя сколько-то-Ауфвидерзеен. И вроде мы такие грамотные оба.
На его улице, минутах в трёх, чаю, от Горной, стоял мосток каменный. Ручеёк тёк в сторону Белорецкой куда-то, через него и выстроили. Камни отёсанные, на гранит похожие, а длиной-то всего и был метра с два мосток. Больно мне нравилось по нему ходить! Да и просто смотреть на этакое чудо. Годов-то тогда было, к девяти, либо того около. Не замылился ещё глаз, не привык к диковинам, и тем более взгляд не сделался по малости лет ко многому равнодушным.
Вообще изо всего нашего класса я, да, пожалуй, ещё Светка Щетинкина жили дальше всех от школы, остальные –ближе. И никто к началу уроков не опаздывал. А в одно время полюбилось мне приходить задолго до звонка в школу. Самым первым приходил, раздевался и садился в классе, не зажигая света. Так было виднее, что творится снаружи. В классе, в коридоре, во всей школе стояла, можно сказать-звенела ничем, вернее, никем не нарушаемая тишина. Для подобного заведения- не-мыс-ли-ма-я! И я, в свою очередь, старался не шевельнуться, не скрипнуть, не задеть ногой парты.
