– Но это же всего лишь месяц просрочки! Они же не могут так сразу…
– Пять месяцев, Женя, пять! – снова с упреком сказала Яна, будто это не она, а он просрочил платежи.
– Пять? Но я же тебе приносил, хотя понятно, – сказал он и всё же удивился снова: – И после этого ты говоришь – нет?! Яна, ты заболела?
– Должно быть другое решение. Допустим, текучку по долгам я оплачу.
– А по моим? – спросил Евгений.
– И по твоим, не плачь. Давай паспорт, завтра миллиона четыре тебе нарисую, может, прокатит.
– Повесить на меня? Ну, уж нет!
– В чём дело, Женя? Три с половиной на ставку.
– Я уже поставил пятерку, – проболтался он.
– То есть деньги у тебя есть!
– Я не мог не поставить!
– Молодец! С тебя ещё хотя бы пара паспортов, желательно левых.
– Стремно.
– Двадцатка, чистыми!
– Заманчиво, но… как говорится, поспешай медленно. Нельзя терять голову. Довольствуйся малым.
– Ты издеваешься?! Упустить такой шанс?! Кончай шутить, Женя! – Яна взглянула в боковое окно. – Куда мы едем?
– Ко мне, – сказал он. – У тебя сейчас небезопасно.
– Знаю.
– Заодно и диплом заберешь.
– Сделал?
– Сделал, но на защиту придется сходить самой.
– Схожу. Думай, Женя, где взять на ставку, думай!
– Будь я её отцом, – сказал он и почесал за ухом, – я бы не дал ей ни копейки, но… может, хотя бы ещё десятку.
– Ты о чём? – спросила Яна.
– О Наташке! Это же «Интер»… Ну, в смысле… твоя подруга.
– Наташка, – повторила Яна и с глубоким вздохом плотно сомкнула губы. – Не хотелось бы, конечно, но Наташка может и сотню… Наташка.
Яна бросила сигарету в окно и набрала номер телефона.
Официант, молодой человек лет двадцати пяти, хоть и не атлет, но размеров внушительных, видимо, успешно освоил движение с подносом и между столиков скользил уверенно, попутно исполняя заказы клиентов. На столик у окна он поставил две чашечки на блюдцах.
– Ваш кофе, пожалуйста! – вежливым басом произнес он.
– Спасибо, родной, – эпатажно улыбаясь, сказала Наташа.
– Приятного дня, – пожелал вежливый бас и удалился.
– Какой огромный! – восхитилась Наташа. – Такие ручище, и не расплескал! Короче, – сказала она и пригубила кофе, – такое чувство… Я до сих пор… такое волнение… Сердце стучит… это что-то… Потрясающе! Я уже снова хочу что-нибудь украсть! Кстати…
Спохватившись, Наташа брезгливо принялась выкладывать на стол пачки купюр.
– Ты просила – держи. Хочу от них избавиться. Они как чужие, грязные. Зачем взяла?! Но это было круто!
– Взяла хотя бы рюкзак, – с досадой сказала Яна, складывая деньги в свою сумку. – Мы же говорили о сотне, Наташ, это ни о чём.
– Давай ограбим твой банк! А, птенчик? Залезем ночью…
– Наташа, ты обещала попросить, занять, я не знаю… хотя бы сотню. Через неделю – клянусь!
– Не грузи. Обещала – возьму.
– Теперь он не даст тебе ни копейки.
– О чем ты? Он даже не заметит! Всё, хватит о деньгах. У нас это неприлично – дурной тон.
– У вас всё наоборот, не театр, а какой-то…
Слово «бордель» Яна не произнесла, но Наташа поняла.
– Презренное ханжество профана! – снисходительно сказала она и продолжила, словно взойдя на сцену: – Жизнь – это буйство плоти! Вулкан страстей и половодье чувств! Убей в себе ничтожество. Прочь предрассудки! Когда заходит солнце – всё едино. Томление плоти, трепет ожидания. Великое безмолвие… И вдруг! Неистовый, срывающий оковы, брутальный образ Диониса! Ты вся дрожишь, и крик истомы, и пафос обретенья бытия! Потом свобода!
