– Дроля мой, – немного поохав, девка затараторила: – А тут-то что деется! Наведался московит царский, вятший муж. Болтают, якобысь, порядки наводить. А кой баской – ужасть!
Наталка осеклась: не о том и не Гераськи.
– Эвоно… Да, только порядки энти до странности. Похоже, что верных людей погонють и себе угодных провозгласят. А Митяйкины кто? Дельные были б, а то лихие да разбойные. Не видать тепереча справедливости. Кромешники всякую крамолу и на пустом месте изыщут и с кого пожелают взыщут. Бают, что сам царь велел несогласных на месте без суда казнить. Неужто в уговоре писано о казнях, а, Симушка? Мутно на душе. Бачко еще не возвертался. Потащила его нелегкая, да не ко времени.
Наталка тараторила, охая да ахая, не давая и слово вставить. Гераська поднял руку.
– Погоди лопотать. Что докатится до нас тьма кромешная, мы с батькой твоим уже обмозговывали. Ты батю, как явится, упреди… – не досказал, послышался грозный басистый окрик.
– А ну, кто тут?
Наталья, будучи бойкой, не стала прятаться, тут же откликнулась:
– Наталья я, дочь Федоровская, – и вызывающе добавила, – Головы твойного! Воды да поесть плененному вами, окаянными, велено снесть. Лука, это ты, шо ль?
– Я. Кому еще быть.
В ответ раздался низкий и грозный голос стражника. Он неторопливо подошёл ближе, пристально разглядывая Наталью.
– Кем велено? Шо ты мне завираешь! Дуй отседова, нечего тут крутиться. Твоему Герасько завтра на суд перед общиной.
Сторожевой для угрозы помахал нагайкой.
– И я б тебе, девка, вот что сказывал бы на месте батьки твойного. Куды токо глядит Федор!? – неодобрительно покачивая головой, сказал Лука, насупил брови, еще пуще громогласнее продолжил:
– Нашла за кого ступаться, за пришлого! Не пара тебе он вовсе. Нету ему доверия, и зазря батька твой ему столь власти дал. Таперича расхлебывать, да, однако, не расхлебать.
– Да кому верите-то, бестолковые, Митьке, аспиду?
– Ты ишо учить меня будя! Без тебя разумной разберутся. Коли виноват, ему ответ держать. Давай по-добру, Наталья, ступай отсель.
– А то что? Огреешь да в яму запрешь?
– Ты погляди, ей добра желаешь, а она! Наталья, ты зубы на меня не скаль. Я на службе. Велено никого не допущать, а мне блюсти. Беги, жалуйся. Мне нешто. Не дозволено! Энтим все сказано.
– Покормлю и пойду.
– Ты, ягоза, слушала бы, что тебе говорят. Бачко твой тож ныне не в чести. Сидели б да помалкивали, чего на рожон лезть. Кликну московитов, худо будет. Ступай, ступай.
Лука взял узелок со снедью и легонько подтолкнул деву. Наталье пришлось послушаться, но она не унималась и, уходя, прокричала через плечо:
– Московитов! Вольные мы, не срамились бы, подстилаться под кого удумали! Сима, ты не думай. Бачко не даст тебя в обиду. Завтра свидимся.
Прокричала, а сама не верила своим словам. Сердце захолонуло, глаза намокли, надумала, что худое время пришло: ни Герасиму, ни отцу, никому несдобровать. Но при этом перед глазами возник образ статного и красивого московита, и закраснелась – ох, бесы греховные.
Стражник бросил еду в яму.
– Продрог небось. Сена велю подкинуть, – и шепотом добавил: – Ты б паче на Круг вперся и перед московитами орал, о чем вы с Головой мозговали, чтоб упредить всех варваров заедино. Вот жеж дурья башка, а грамотный, – покачал могучей башкой, – тихо сиди мне. Мозгами и без тебя есть кому шуршать.
С утра со всей местности народ собирался на площади, и спорили до драчки. Большинство не верило, что Голова Федор уворовывал из общей добычи. В казне, находившейся под присмотром у Головы, не досчитались скоры – собольих и горностаевых мехов, монет златых, заморских персидских отрезов да византийского расписного шелка – дорогой и редкий отрез, хранившийся в дар для самого московитого владыки.
