У него есть и еще несколько странных картин. Вообще для меня совершенно непонятно значение искусства Рафаэля; он писал, как птица поет; все его картины пресны и несообразны.
В замке не было также ни звонков, ни слуховой трубы. У меня было очень много слуг, которые постоянно торчали в передних, но, когда они были мне нужны, я должен был идти и звать их.
Не было ни газу, ни свечей; бронзовые чашки, до половины наполненные скверным маслом с горящей тряпкой, плавающей в нем, – было все, что считалось освещением. Много таких чашек висело по стенам, и их свет только слегка разрежал ночную темноту. Если нужно было выходить куда-нибудь ночью, то слуги провожали с горящими факелами.
Не было ни книг, ни чернил, не было стекол в отверстиях, которые назывались окнами. Ведь, кажется, пустяшная вещь стекло, а и оно делается важным, когда его не хватает. Но всего более чувствовалось отсутствие таких необходимых продуктов, как чаю, сахару, кофе и табаку.
Мне представлялось, что я другой Робинзон Крузо, попавший на необитаемый остров с более или менее прирученными животными вместо обыкновенного человеческого общества. Чтобы сделать сносным свое существование, я должен был изобретать, выдумывать, создавать. Я должен был напрягать мозги и действовать руками, вообще преобразовывать окружающую меня обстановку. Но это было мне по вкусу.
Одно только беспокоило меня вначале-слишком уж много интереса возбуждал я в народе. По-видимому, вся нация желала меня видеть.
Скоро, конечно, стало всюду известно, что затмение перепугало британский народ до смерти, что, пока оно продолжалось, вся страна, с одного конца до другого, была в паническом ужасе. Все монастыри, церкви и отшельнические кельи были переполнены бедными молящимися и плачущими созданиями, которые думали, что пришел конец мира. Потом начали доходить до всех слухи, что виновником ужасного события был иностранец, могущественный чародей при дворе короля Артура. Он задул солнце, как свечу, когда ему угрожали смертью, но потом снял чары, за что теперь его все почитают и прославляют, как человека, который своей властью спас землю от разрушения и людей от голодной смерти. Если же теперь представить себе, что не было не только ни одного человека, не верящего во все это, но даже хотя сколько-нибудь сомневающегося, то вы поймете, что каждый человек стремился собственными глазами увидать такого удивительного чародея. Обо мне только и говорили, все остальное было забыто, даже король вдруг отодвинулся на второй план.
В продолжение дня и ночи прибывали послы и делегаты отовсюду. Простой народ толпами шел по дорогам. Больше двенадцати раз в день должен был я выходить и показываться толпе, с почтением и благоговением взирающей на меня. Это становилось тяжело и утомительно, хотя нельзя сказать, чтобы не было приятно слыть такой известностью и быть предметом поклонения и обожания.
Мерлин зеленел от зависти и досады, что тоже доставляло мне немалое удовольствие. Одно только было для меня непонятно: никто не просил моего автографа. Я говорил даже по этому поводу с Кларенсом. Но, Боже мой, чего мне стоило объяснить ему, в чем тут дело! Поняв, наконец, о чем я говорю, он сказал, что во всей стране, никто, кроме разве десятка монахов, но умеет, ни читать, ни писать. Во всей стране! Подумайте только!
Было еще одно обстоятельство, которое смущало меня несколько. Весь собирающийся сюда люд, конечно, ждал от меня нового чуда. И это было вполне естественно.
