– Ах вы, черти собачьи, ни стыда, ни совести, в грабители записались. А еще в армию идти собрались, позорники! Вот я утром к участковому пойду, и заявление на вас напишу, и матерям с отцами все ваши художества опишу.
Лямка ночной рубашки свалилась с плеча, оголяя полную загорелую руку и краешек белой груди.
Дуська продолжала браниться, угрожая всеми возможными и невозможными карами. А Мишка с Серёгой не сговариваясь набросились на самогонщицу, заламывая ей руки и отвешивая оплеухи. «Васёк, Лёха, помогите эту суку в дом затащить». Васька засуетился, распахнул дверь в избу, и Дуську заволокли в дом.
« Шторки плотнее задерни, – командовал Мишка, – верхний свет не включайте, ночника хватит».
Он разорвал на Дуське рубашку и принялся мять её полную грудь. Дуська пришла в себя и вцепилась Мишке в лицо, располосовав ему щеку ногтями до крови. Мишка взревел.
« Убью, тварь!» – и принялся бить самогонщицу по лицу ладонями.
Голова Дуськи моталась, как у тряпичной куклы.
« Мишка, да ты что, с ума сошел? – Алёшка повис на Мишкиной руке. – За что ты ее так? Хватит, не хочу в этом участвовать. Забираем самогонку и уходим.»
– Ну хватит так и хватит, неси самогонку сюда из сеней, да пошуруй там насчет закуски, поди жратву в сени холодные вынесла. Выпьем ещё немного, закусим и по домам. А Дуська молчать будет, правда, Дуся? – и Мишка, пьяно ухмыляясь, погладил ее по бесстыдно оголённому бедру.
Алёшка вышел в сенцы, больше всего на свете ему хотелось просто открыть уличную дверь и уйти домой, но жалость к несчастной Дуське не дала ему это сделать.
«Прибьет ведь, как пить дать!» – мелькнула страшная мысль и ещё одна: «Не дам!»
Алешка пошарил на столе в сенцах: в рассоле в банке плавала селёдка. С бутылкой самогона в одной руке и с банкой селёдки в другой, Баев зашёл в избу и его замутило от увиденного: на обнажённой Дуське пыхтел Мишка, его мускулистая задница ритмично поднималась и опускалась, наконец, он отвалился. «Кто следующий?» – Мишка закурил. Брюки расстегнул Серёга, Васька был сильно пьян, его стошнило, это спасло Дуську от третьего насилия.
– Ну, а ты чего? – спросил у Алёшки Мишка, наливая самогонку в стакан и опрокидывая его в рот. – Неужто любви зрелой женщины не охота?
– Любви охота, – только вот это вот не любовь.– Твердо ответил Алёшка. – Пошли отсюда, не дай бог кто за самогонкой придет, влетим.
– Придушить, что ли её? – Серёга задумчиво смотрел на Дуську, распростёртую на полу. – Как думаешь, Мишань, ведь сдаст нас, стерва?
– Давай, – согласно кивнул Мишка, и Серёга, вытащив из брюк ремень, шатаясь, направился к Дуське. Та в ужасе попыталась отползти, но руки и ноги её не слушались.
Алешка встал между Серёгой и Дуськой.
– Не тронь её!
– Ты чё, сопляк, мне указывать будешь? Отойди!
– Не тронь, сказал, отвали! – Алешка оттолкнул Серёгу. Сопляком Алешка не был, в плечах он был даже шире здоровяка Сергея, а за спокойствием и добродушием скрывалась недюжинная сила.
– Ладно, всё, уходим, а то и правда, кто с утра за опохмелкой сюда припрётся.
И прихватив бутылку, Мишка направился к входной двери. Алёшка подождал, пока трое теперь уже бывших товарищей вышли во двор, затем сдернул с кровати покрывало.
– Прости, Дусь, я не хотел,– пряча глаза, пробормотал он и неловко прикрыл обнажённую Евдокию.
***
Утром всё село облетела новость: к Дуське-самогонщице ночью в дом влезли, ограбили, избили и изнасиловали. Чудом жива осталась, Дуську особо не любили, но и не проклинали. Самогонка у неё была отменная, взять можно было в любое время, были бы деньги. Был у неё своеобразный кодекс чести: вещи и побрякушки в обмен на самогон не брала, предпочитала денежные купюры. В долг тоже не давала, только натуральный обмен: ей деньги, она – выпивку. Ну, а самогонка – она нужна на селе всегда. Потому произошедшему с Дуськой скорее, сочувствовали. Утром бедная женщина с лицом и телом, сплошь покрытым синяками, написала заявление у участкового Калистратова, а потом тот увез её в район к следователю и на медэкспертизу.
