Янтарный ветер - страница 18

Последнее сказанное Александром явно пришлось Карлису не по душе, и по его дальнейшим словам стало понятно, что затронутая тема семьи была для него довольно болезненной. Он на какое-то время прекратил готовку и, обернувшись к Александру, сказал тоном, в котором уже не было и намёка на доброжелательность:

– Что ты знаешь о моей семье? Ты, чёртов победитель! Вы ещё до войны пришли на мою Родину, не спросив разрешения, и по-своему усмотрению стали распоряжаться судьбами и жизнями тех, кто сотни лет жил на этой земле до вас. Вам не понравились наш уклад жизни, наши привычки, наша судьба, которую мы сами для себя выбрали и выстрадали. Какой бы она ни была, эта наша жизнь до вас, плохой или хорошей, но это была НАША жизнь! И судить её могли только МЫ, латыши, а не пришлые люди с красными флагами! И что вы принесли нам? Чуждую для нас большевистскую идею, какие-то сомнительные блага для некоторой части населения, которая к вам примкнула, но горе и смерть тем, кто не принял вас. Горе и смерь даже тем, духовно не принявшим вас, кто никак не сопротивлялся вам и не делал вам ничего плохого. В чём был виноват мой отец, расстрелянный вами сразу, как только первые красные флаги появились на домах моего родного Крустпилса? В том, что он, будучи офицером латвийской армии, воевал за свободу и независимость своей страны? С немцами воевал, между прочим, хотя сам был по национальности остзейским немцем, но родившимся в Латвии и до последних своих дней воспринимавшим Латвию как свою единственную родину. А в чём были виноваты моя мать, сёстры и братик, увезённые вами в Сибирь и наверняка сгинувшие там! Братику было семь лет. Когда он успел стать для вас врагом? В чём их вина перед вами? А ты говоришь, чтобы я подумал о слезах своей семьи! Некому по мне плакать. Некому!

Говорил это Карлис очень эмоционально, видно было, что это давно накипело в его душе, судя по непроизвольным слезинкам, блеснувшим в уголках его зелёных глаз. Дальше накал его речи несколько снизился, и он продолжил уже более спокойным тоном:

– Но немцы, по правде, оказались не лучше. В начале войны я этого не понимал. Это и немудрено, что мог понимать неопытный 18-летний латышский пацан в то время? Казалось, пришли немцы – освободители! Выгнали ненавистных большевиков. Все наши доморощенные фюреры уверяли нас в то время, что немцы – это наши союзники, а не захватчики. Вермахт, якобы, поможет нам восстановить независимую и свободную Латвию. Что для этого также надо очистить родину от скрывающихся большевиков и евреев – их пособников. Да, был голод, разруха, была подчас неоправданная жестокость против тех, кто мыслил иначе, но как нам говорилось, всё это временно, всё пройдёт, всё восстановится. Надо только сейчас помочь нашим союзникам-немцам окончательно добить красную гидру в её же логове, чтобы она уже никогда не посягала на нашу Родину. Знали мы об успехах германской армии, считали её непобедимой и чувствовали себя неопытными, младшими братьями доблестных немцев. Поэтому тогда тысячами записывались в добровольцы. Надеялись мы на скорую победу и на радостное, свободное послевоенное время восстановления независимой Латвии. Как мы ошибались! Начал понимать я это сначала на восточном фронте, видя отношение к нам самих немцев. Несмотря на то, что мы вместе с ними проливали кровь в боях с большевиками и подчас лежали на соседних койках в госпиталях после ранения, они считали нас людьми второго сорта. Нет, не совсем Untermensch (нем. недочеловеки), но, конечно, далеко не младшими братьями, а, скорее, не совсем расово-полноценными и только временными союзниками, не способными быть высшими командирами не то, что в немецких, а даже в наших национальных соединениях. А вернувшись после ранения с восточного фронта в Латвию в 44-ом, я убедился ещё больше в нашем общем заблуждении – массовая принудительная мобилизация, тюрьмы, полные латышами, попавшими туда за любую провинность, всеобщий страх перед вездесущими агентами СД и Гестапо, конфискация продовольствия у крестьян в пользу доблестно воюющей армии, концлагерь в Саласпилсе близ Риги, который в том числе охраняли и мои бывшие однополчане из 19-ой гренадёрской латышской дивизии. Они-то мне за рюмкой шнапса шёпотом рассказывали о том, что там происходит. Не о такой свободной Латвии мы мечтали в 41-ом! Одним словом, как мы говорили тогда, попала наша многострадальная Латвия в обильно смазанные мёдом, но очень острые и удушающие когти германского орла.