День 1-й
8 сентября 1945 года
Александр лежал без сознания, беспомощный и обессиленный. Сначала через закрытые веки начал проникать свет. Точнее, даже не свет, а ощущение света. Едва осязаемого, белого и холодного, несущего тревогу и пугающего света. Голова была абсолютна пуста – ни мыслей, ни сознания происходящего, ни желания возврата в реальность. В ту самую реальность, которая была прелюдией всего происшедшего с ним. Подсознание как-то гипнотически начало подсказывать, что покой и безмятежность остались в темноте, а всё более усиливающийся свет несёт с собой страх, волнение и ощущение необъяснимой пока тревоги. Но как бы подсознание не цеплялось за уютную темноту, серая граница была невозвратно пройдена, пелена тумана стала постепенно оседать, и настойчивый свет заставил его медленно открыть глаза.
Сначала увиденное не сильно повлияло на него, незнакомое окружающее, пожалуй, только слегка удивило. Сознание ещё не вернулось в реальность, оставшись в защищённой, замкнутой темноте. Наверное, так новорождённый ребенок, только увидевший свет, испытывает первые эмоции – удивление и страх незнакомого.
Потребовалось некоторое время, чтобы сознание этого тридцатилетнего мужчины начало складывать головоломку из пока чуть уловимых ощущений. Взгляд постепенно становился осмысленным, ещё не очень чётким, не пристальным, а, скорее, вынужденным, изучающим окружающую обстановку только по требованию инстинкта выживания, а не из-за любопытства или жизненного опыта.
По мере получения первичной информации об окружающем его мире, стала расти и та самая неосознанная тревога. Предметы вокруг начали принимать определяющиеся сознанием реальные очертания, незнакомые, но понятные и обычные. Очертания, которые можно было назвать и описать: старый дощатый низкий потолок, тусклый свет, еле проникающий через маленькое застеклённое окно с длинной трещиной поперёк, тщательно замазанной смолой. Стены из брёвен серого цвета. Сильный запах сырости. Одним словом – то ли нежилой лесной хутор, то ли старая и ветхая егерская изба, по-видимому, нежилая и заброшенная долгое время. Такие опустевшие избы остались ещё кое-где в прифронтовых лесах, не разметённых бомбёжками и не сгоревших в пожарах великой войны, прокатившейся в обоих направлениях по просторам этой многострадальной земли.
Поначалу, когда Александр пришёл в себя, его память никак не могла зацепиться за знакомые ему имена, прожитые события, предшествующие чувства и эмоции. Все попытки вспомнить хоть что-то не дали поначалу никаких результатов, только принесли ноющую головную боль, которая усиливалась постепенно и добавилась ощутимой острой болью в груди, пульсирующей при каждом вздохе. Он застонал. Неосознанно и негромко.
– Ты бы не двигался. Лежи спокойно, сейчас тебе торопиться некуда и незачем!
Фраза раздалась откуда-то извне. Голос был явно молодым, но достаточно твёрдым, с некоторой хрипотцой. Источник виден не был, звучал не успокаивающе, скорее, добавил тревоги и ощущения беспомощности. Слова эти были произнесены на русском, понятном и родном ему, но с каким-то мягким акцентом, который не удивил его, но только усилил чувство нереальности происходящего.
Он попробовал пошевелиться. Пальцы рук и ног работали, не вызывая какой-либо сильной боли.
Только сильно, но терпимо саднили порезы на лице и руках. Обе руки его были перевязаны выше кистей белыми бинтами, кое-где пропитанными засохшей уже, тёмно-бурой кровью. Но свежих кровотечений видно не было. Это несколько успокоило его, и следующей была попытка чуть поднять руки. Это движение отдалось резкой болью где-то в груди.
