Я молчал и напряжённо ждал, что она скажет. Я чувствовал, что в том, что случилось, в том, что я не был принят в академию, и что было причиной её несчастья, была и моя вина, но какая? Ведь экзамены я выдержал на отлично.
– Акиша, то есть… Аким… ах… как, право, всё запуталось, затянулось… мне давно надо было тебе сказать, но я не была уверена, что это будет вовремя… дело в том, что тебя зовут совсем не так, как… тебя зовут.
Я был поражён совпадением своего ощущения при упоминании другого имени, которым она обратилась ко мне.
– А как? – испугался я, предчувствуя неладное.
– Понимаешь, при рождении я тебе дала другое имя… В общем, ты не Аким. Тебя зовут Акияма. Тоёда Акияма, и… твой отец не русский. Он японец. Его зовут Тоёда Райдон.
Но я уже не слышал её голоса. У меня перехватило дыхание и зашлось в груди. В голове поплыли обрывки из подслушанных разговоров взрослых, насмешки дворовых мальчишек, упоминание имени офицера Тоёды Райдона ректором Дудкой при моём поступлении в гимназию шесть лет назад – всё это вихрем закружилось перед глазами и больно ударило меня по голове, к горлу подкатил горячий болезненный ком, от которого стало трудно дышать, как если бы мне сказали, что я неизлечимо болен. Из моих глаз брызнули слёзы.
– Ну что ты, что ты… – всполошилась мать, хватая меня за руки. – Тебе нечего стыдиться. Твой отец – замечательный человек. Более того, он лучший из тех, кого я когда-либо видела, за исключением разве что святителя Николая.
Она говорила и говорила, но я не слушал её. «Япошка, япошка! – жужжало у меня в ушах. – Чернорылка…» Мои чувства передались и ей, и у неё тоже на глазах проступили слёзы.
– Пойми, об этом не так легко говорить… но я думала, что я очень сильная, что мне всё нипочём, и чего бы я ни делала, всё будет встречено с должным восторгом и по справедливости, но мир, к сожалению, устроен так, что люди ещё не готовы… – она опять замялась, подыскивая слова. – Ко многим вещам.
Я стоял как вкопанный, она держала меня за руки, а по моему лицу текли противные жгучие слёзы.
– Полно. Полно… садись, – сказала мать, усаживая меня в своё кресло у стола. – Я попытаюсь тебе всё объяснить.
Я сел. Слёзы попадали мне в рот и даже затекали за ворот рубахи, но что-то сковало меня, и я не мог шевельнуть рукой, чтобы их утереть. «Якушка!» – корчил рожи Аркашка Хромов где-то за моей спиной. «Японская кукушка», – вредно вторил ему хор соседских мальчишек, стреляющих в меня из рогатки. «Чернорылка!» – ехидным эхом отдавалось у меня в ушах и голове.
Мать стала ходить взад-вперёд возле стола как давеча, когда писала жалобу на ректора Чесальникова.
– Понимаешь, Аким… я очень сильный человек, – она гордо вскинула голову, тряхнув каштановыми косами, заколотыми в тяжёлый узел ниже затылка. – Я ничего не боюсь. Понимаешь, ничего! – словно в подтверждение своих слов она сжала руки в кулаки и тряхнула ими перед собой, словно хотела разбить невидимую стену. – И мне наплевать на то, что обо мне думают. Верно, что я упряма и всегда хотела жить так, как я хочу, но я никому не делала зла. Мы приходим в этот мир свободными людьми и должны жить по совести. По Божьей и по своей. Понимаешь?
Я кивнул, но совершенно не понимал, как сказанное ею относится к тому, что она передо мной в чём-то виновата, и решению ректора вычеркнуть меня из списка слушателей академии. Кто в этом случае поступил по совести, а кто нет – было неясно. Ректор Чесальников? Кто-то из принимавших мои экзамены профессоров?
