Но нет, проверка показывала, что техническое состояние Уми цубаме было в порядке и наводчики вроде не шалили, чётко определяя параметры огневых ударов, но тем не менее удары часто получались смазанными, неловкими и неточными. Из каждой сотни снарядов, выпущенных с дистанции более трёх тысяч ярдов, лишь меньше половины поражали китайские корабли, а остальные бесполезно взрывались в море. Вкупе с медлительностью Каракатицы и слишком поспешным рвением Акулы нестройные выстрелы их команды и учащающаяся раз от раза мазня Морской ласточки по целям как замыкающей была последней каплей перед «штормом» – взбучкой комсостава.
Старший выстраивал комендоров в ряд, ходил взад-вперёд перед строем, молчал, пристально смотрел на них, пытаясь вызвать и без того скопившееся чувство вины, а потом грозно сверкал глазами и, не слишком подбирая слова, гневно выговаривал за нерадивую стрельбу, грозя посадить всех на губу. И сажал. Райдона – реже, чем других, но тоже бывало. Лёжа на твёрдой койке гауптвахты или драя орудийную палубу, он продолжал думать о том, как Уми несправедлива к нему. «Ну что ещё я для тебя не сделал? – в который раз спрашивал он. – Чего ты мажешь?» Ладно бы прицел сбивался от бортовой качки, так нет же, учебные обстрелы часто производились в такое время, когда на море был штиль, разве что неточность попадания можно было бы списать на разницу скоростей, но нет, в учебных стрельбах использовали ход до шести-семи узлов, и объекты обстрелов практически не двигались, а они мазали. С боевыми ударами было сложнее, они брали противника в вилку, шлёпали не по цели, а окружали противника по периметру предполагаемого хода, поэтому многие из них, естественно, уходили в недолёт, и всё же причина неудач, думал Райдон, крылась в чём-то другом.
После очередного провального боя и последующей взбучки он раздражённо хлопнул Уми по стволу и в сердцах спросил:
– Чего ты от меня хочешь? Чтоб я падал перед тобой на колени?!
Он обиженно отвернулся от неё и пошёл в каюту, не попрощавшись. Позже, на берегу, впервые напился как дурак, задремал прямо за столом и не заметил, как к нему прицепилась грязная старуха-побирушка, что всегда таскаются возле питейных заведений в надежде пропустить стаканчик за чужой счёт. Как тень от надломленного камыша она уселась рядом и стала потягивать рисовую водку из его чаши, скаля пеньки от кривых зубов и тряся всклокоченной головой. От переживаний у Райдона жутко разболелся живот, в висках застучало, и вместо того, чтобы рявкнуть на старуху и прогнать её от себя куда подальше, он, еле шевеля губами, тихо спросил:
– Чего тебе надо от меня?
Старуха была глуховата, потому что ей, видимо, послышалось «Чего ей надо от меня?», и она по-своему поняла смысл вопроса, думая, что парень страдает от любовных неурядиц.
Громко хохоча и нахально лакая слюнявым ртом водку из его стакана, она крикнула, хватая Райдона за руку:
– Ласки! Всем хочется ласки, матросик, а ты холоден как спрут со дна моря и скуп на слова как осенний дождь. Никакой девушке это не может понравиться.
Парни возле Райдона дружно загоготали, зная, что никакой девушки у него не было, и тут же самый бойкий заорал:
– Давай, Райдон, приголубь старуху, а то девицы из таверн слишком молоды для тебя!
Он ругнулся, отпихнул от себя пьяную бабку, сцепил зубы и под всеобщее улюлюканье выбежал из таверны. Но странным образом старухин совет подействовал. Перед следующим боем Райдон повернулся к Уми цубаме, как если бы это была не пушка, а капризная девица, и, вспомнив, что раньше её звали Красотка, шепнул ей:
