Молчавшая все это время Гланька не выдержала:
– Лечить ее надо, Нюра. У меня этих наркоманов и алкоголиков среди знакомых – толпа. И ничего – вылечиваются. Надо только специалиста хорошего поискать…
– Не надо, – вздохнула Нюра.
– Но почему? – взорвался Андрей. – Почему – не надо? Что ее живую хоронишь?
Нюра чуть улыбнулась в ответ на его горячность.
– Потому что не будет она больше человеком. Чего тут лечить? В ней человеческого ничего не осталось. Только керосином.
– Керосином? Первый раз слышу. – Гланька изумленно посмотрела на Андрея.
– А как же! – все с той же непонятной улыбкой сказала Нюра. – Облить пьяную керосином да поджечь – все как рукой снимет.
– Ни хрена себе лекарство! – присвистнула Гланька.
– Нюра, ты это брось, – в бессильной ярости проорал Андрей. – Ты чего несешь?
– Да не ори ты так! – поморщилась Нюра. – Мне идти надо, а то внучка проснулась уже, наверное. Я же ее у соседки оставила, этой-то опять нет. Я и не знаю, где она, когда будет. А может, и не будет уже, не вернется.
– Нюра, обещай мне… – дрожащим голосом заговорил Андрей.
– Чего? Да успокойся ты, не дрожи. Да и керосина у меня нет еще, не разжилась пока, – рассмеялась она. И подмигнула Гланьке: – Видишь, какой отец у тебя нервный. Хороший, но нервный. Переживает очень.
Нюра опять накинула платок на голову и потуже затянула сзади узел. Уже в дверях она вдруг обернулась и сказала:
– А про Ампилоговых сама я точно не знаю, но у нас в поселке мало кто верит, что это жена его застрелила. Говорят, какие-то люди вертелись тогда вокруг их дачи. Чужие.
Когда Нюра ушла, Андрей в изнеможении упал на диван.
– Ты что-нибудь понимаешь? – пробормотал он, обращаясь то ли к дочери, то ли в пространство. – Она же с нее пылинки сдувала, молилась на нее!
– Вот и домолилась, – жестко ответила Гланька. – Молиться надо богу, а не на людей. Они этого не выдерживают.
Но Андрей как будто и не услышал ее.
– Господи! Но ведь любить больше, чем любила Нюра, нельзя. Невозможно! Она бы умерла за нее не задумываясь, убила бы за нее, если бы понадобилось, кого угодно!
«Андрей! Андрюша!» – донесся из коридора плачущий голос Виктории Алексеевны, а потом в комнату влетела и она сама. За ней вошла и опять села на стул у телефона с непроницаемым лицом Нюра.
– Андрей, нам надо что-то решать. У меня больше нет сил. Ну, давай что-то решим! Как нам быть? С ним! – задыхаясь, сказала Виктория Алексеевна.
Гланька, с любопытством поглядывавшая на них, решила, что пора вмешаться.
– Ребята, вы о чем? Может, объясните!
– Я говорю о бюсте твоего деда! – запальчиво объяснила Виктория Алексеевна.
– А что, он еще жив? – скорчила изумленную гримасу Гланька.
– Представь себе! Что нам с ним делать? А тут еще Нюра со своими дикими мыслями… Говорит, может, вы мне отдадите?
Гланька с Андреем изумленно уставились на Нюру.
– И ничего дикого! – пожала та плечами. – Что, я не вижу? Я же понимаю, чего вы мучаетесь. Куда вам такой памятник в город с собой тащить? И выкинуть просто нельзя. Куда? И что люди скажут? А сломать… Как-то не по-людски это, да, думаю, и рука у вас не поднимется. А я бы дома у себя поставила – мне нравится. У меня и сосед штукатур – подправит, если что…
– Нюра, ты чего несешь? – взвился Андрей. – Какой еще штукатур? Это же тебе не слоник на комод! Нашла игрушку!
– Жуть какая-то! – расхохоталась Гланька. – Театр абсурда! Публика в изнеможении!
