Внизу размашисто было подписано: «Доброжелатель Кузя».
– Кузя? Какой ещё Кузя? Ерунда какая-то, – протяжно выдавил из себя Петька и посмотрел на мать.
Та всё это время укоризненно сверлила глазами сына, соображая, что к чему.
– Я думаю, – по-матерински строго сказала она, – что на моём месте должен быть ты, а досталось почему-то мне.
Она тяжело поднялась с полу и со всего маху ударила Петьку по спине сумкой. Тот взвыл и уже через пять минут очистил лестничную площадку от мусора. Больше к этому вопросу они никогда не возвращались.
Дальнейшие события в доме развивались ещё стремительнее. Соседи известного округе своими уродливыми выходками Водкина Пал Палыча, который мог одной левой уложить на лопатки бутылку сивухи и быть ни в одном глазу, жили, как на вулкане. Всякий раз с приходом к нему очередных гостей с улицы мужчины подъезда, на пятом этаже которого его покойная жена когда-то получила квартиру, объединялись, надевали красные повязки и дружно выходили на очередное круглосуточное дежурство. По этой причине они все были посвящены в члены «Народной дружины» и даже получили соответствующие удостоверения в участковом пункте милиции.
Более того, ни на одном предприятии города, где Пал Палыч числился слесарем, его также долго не держали. Месяц— два, от силы полгода, и его фотографию с чувством тревоги за производственные показатели переносили из одной доски «Позора» на другую, куда он по привычке переселялся, как на постоянное место жительства.
Григорий Иванович был тоже немало наслышан о подвигах (в кавычках) этого большого любителя спиртного и всегда предостерегал своего Кузю во избежание неприятностей не вступать с ним ни в какие контакты. Но невидимый домовёнок, как известно, был не из робкого числа и однажды попросил своего хозяина пойти ва-банк.
И вот, когда общее собрание жильцов дома, наконец, решило ходатайствовать в соответствующие инстанции о выселении гражданина Водкина из квартиры, Григорий Иванович приобрел в храме икону Божьей матери, лампаду со свечками, а в магазине – портативный диктофон. Первая психическая атака на Пал Палыча началась в редкие часы его нахождения вне подпития. Рано утром в квартиру тихо постучали. В предвкушении похмелья, которое снилось ему всю ночь, он радостно подскочил с кровати и заглянул в холодильник, но водки там не обнаружил. «Ничего, сбегаю, были бы деньги», – подумал он и открыл двери. На пороге в обрамлении горящих свечей стояла икона с изображением скорбящей женщины и младенца на руках. Откуда-то из темноты лилась сладострастная молитва:
«…О милостивая Мати Божия, коснись сердец их и скоро возстави от падений греховных, ко спасительному воздержанию приведи их.
Умоли Сына Своего, Христа Бога нашего, да простит нам согрешения наша и не отвратит милости Своея от людей Своих, но да укрепит нас в трезвости и целомудрии…»
Заворожённо слушая молитву, Пал Палыч беспрестанно крестился и что-то шептал себе под нос. Слабые лучики едва освещали его испуганное и потому до неузнаваемости побелевшее лицо. По завершении Божественной песни свечи, словно по дуновению ветра, самочинно погасли, а когда глаза немного адаптировались к отсутствию света, исчезли вместе с иконой вовсе.
«Никак сам Бог ко мне приходил!» – подумал Пал Палыч и захлопнул двери. Последующие за этим событием дни и ночи прошли для него в мучительных раздумьях. Несмотря на тяжёлые внутренние позывы выпить к рюмке он так и не притронулся. Видимо, убоялся кары Божьей за грехи свои.
