Затем оба мага поклонились – одновременно, как это они умели. Подобрав длинные парчовые полы, сумеречники неспешно удалились в черноту михраба[4] – под золотой стрелой, указывающей направление молитвы, за стены масджид уводил тайный ход.
Заскрипели, распахиваясь, наружные двери, вошел мокрый и несчастный Яхья.
Аммар молча сел на пол.
Его старый наставник горько вздохнул и отдал земной поклон.
– Помнишь, ты рассказывал мне сказку о рабе, который раз в год говорил большую ложь? Помнишь, о Яхья? – тихо спросил Аммар.
Астроном лишь снова вздохнул.
– Почему ты не сказал мне правду? Почему не сказал, какое это чудовище?
Яхья улыбнулся и ответил:
– Мое молчание было не целой ложью, о мой халиф. Это была половина лжи – как в той сказке. Какой смысл в правде, о мой повелитель, если в эти три ночи нерегиль все равно не сможет пользоваться волшебной силой в полной мере?
– Ты помнишь, что сказал хозяин тому рабу в ответ?
– «Это не половина лжи, это бедствие из бедствий», – вздохнул Яхья.
Аммар поежился – внутри масджид холодало. На стенах горели плошки светильников – окна потухли с началом ливня, их щели затянуло серой пеленой неурочной непогоды. Снаружи шипел, бурлил и стучал дождь.
– Скоро ночь… – пробормотал он.
Вдруг Яхья поднял голову и проговорил – голосом из тех времен, когда он учил Аммара счету и уставному почерку:
– Дитя мое. Я ничего не сказал не потому, что жалел тебя. И не потому, что боялся за исход боя. Я промолчал, ибо исход всякой жизни предопределен Господом миров, и тут уж ничего не изменишь. А страх никакой пользы не приносит.
Они долго смотрели друг другу в глаза. Потом Аммар кивнул. И сказал:
– Я благодарен тебе, о наставник.
Яхья ибн Саид медленно кивнул в ответ. А затем поднялся и направился к выходу из масджид.
Старик распахнул двери, и в них влилась чернота вечера.
– Да поможет тебе Всевышний, Аммар. Он милостивый, прощающий.
Халиф молча кивнул.
Наступала темная ночь.
– Я тебя не боюсь, – тихо сказал Аммар затаившейся где-то во тьме твари.
Двери заскрипели и грохнули закрываясь.
– Ну? Приходи. Я тебя не боюсь, – упрямо повторил халиф.
Ночь первая
В двери масджид ударил камень – бронза глухо звякнула в ответ. Снаружи донеслись визг, вой и хохот. Аммару стало интересно, кто празднует попущение Всевышнего во Дворе Звездочета. У взбешенного самийа наверняка подобралась многочисленная свита.
– Амма-а-ар… – ласково позвали с той стороны. – Ты так боишься меня?
Как и предупреждал аураннец, от мягкого голоса его отделяли три печати Али. Трижды разделенный письменами куфи круг, и в каждой из частей каменная вязь повторяла: Али, Али, Али. Отсекаю путь всякой злой воле, и всякому злому намерению, и всякому волшебству я отсекаю путь – да совершится здесь лишь воля Всевышнего.
Нерегиль бесился у первой черты.
– Челове-е-чек!
Неожиданно вопли стихли, настала полная тишина.
Дождь давно кончился, и могло показаться, что дворец и город обезлюдели.
В глухой полуночной тьме звякнул колокольчик. Тинь. Тинь. Тинь. Словно ветер играл с ветвями дерева у гробницы.
За дверями послышался тихий вздох.
– Дитя мое… Аммар?..
Что там говорил лаонский маг?
«Все, что ты услышишь в эти три ночи, есть чистая правда.
Ты сможешь задать любые вопросы – и получишь на них нелживые ответы. Это плата за то, что тебе придется открыть двери и выйти к нему».
Ну что ж. Нужно выходить, о Аммар ибн Амир. Даже если за дверями тебя ждет призрак покойной матери, которой ты никогда не видел. Текеш-ханум умерла родами. Твоими родами, Аммар.
