Эта унизительная сцена стала крайне болезненным и уже финальным ударом по самолюбию Петра Петровича! Шутка ли, какой-то полубродяга командует им, председателем уважаемой организации! И он запретил охране пускать опера на порог ЛИТО. А сам, заперевшись в своём кабинете, пытался сочинить что-то подобное своим юношеским эротическим опытам. Тем более визит красавицы ещё был свеж в его памяти. Но выходило всё как-то не так. Всё время хотелось выправить слишком смелую фразу, сгладить, выхолостить так, что читать это было удобно и комфортно, гладенько так. Только скучно до такой степени, что прочитанное выветривалось из памяти в тот же миг. Он знал, что Анехамов где-то в своей неубранной квартире пишет свои апокалиптические философские вещи, охватывая в них историю человеческой цивилизации, сжимая её и выпячивая людскую порочность, но ничего подобного выдавить из себя Аморалов даже и не пытался. Так прошёл год.
И как-то поздней осенью он услышал в трубку знакомый голос, который просил его приехать и почитать новый Апокалипсис. С трудом узнав однокашника Пётр зачем-то согласился, а вернее сказать не мог признаться самому себе в том, что и сам давно пал жертвой харизмы этого человека.
Прогремев в электричке до отдалённого рабочего посёлка в Подмосковье, где после развода поселился однокашник, Пётр Петрович вытряхнулся из дребезжащего вагона, брезгливо оглядел замызганный перрон, спустился с него на дорогу и аккуратно ступая между лужами, пошёл по тропе, петляющей в сосновом лесу. Вечерняя хмара опрокинулась на бор своим неуютом, сделав дорогу пугающей, а редкие домики, стоящие по обе стороны, своей сумеречностью превратила в замки Дракулы. В этом прекрасном месте современные нувориши давно посносили старые деревянные дачки и воздвигли на их месте дворцы. Но в этом свете они выглядели угрожающе. Лишь спустя полчаса впереди забрезжил фонарь, возвещающий о прибытии в местечко «Ильинка», состоящее из трёх серых пятиэтажек и местного пристанища алкоголиков – магазина под эпическим названием «Продукты». Этот посёлок остался здесь единственным напоминанием о временах страны Советов. Даже на столбе так и висел сиротливый указатель «Милиция», хотя граждане давно обращались в полицию.
Жил Ваня в одной из пятиэтажек, стоящей на пригорке, к которому вели поросшие сорной травой ступени. Уже подходя к ним в неярком свете фонаря, Аморалов разглядел скрючившуюся на разбитых ступенях фигуру ещё недавно грозного оперативника, и даже его сердце невольно сжалась. Анехамов как раз наливал очередную порцию водки в раздолбанную кружку. Пластиковыми стаканчиками не пользовался, о чём писал в этих своих мрачных апокалиптических предсказаниях скорого конца всего сущего.
– Ваня… ты чего звонишь, несёшь какую-то чушь про конец света? Я аж разволновался, видишь даже приехал, а не хотел, видит Бог, не хотел! Но я умею прощать.
– Помираю. Точно тебе говорю. Помираю, Петюня! Но хочу с музыкой! А у меня электричество вырубили за неуплату.
На испитом лице всё еще читалась та знакомая сардоническая усмешка. Ваня был из тех, кого алкоголь сушит, а лицо приобретает болезненный вид из-за красноватых прожилок. В полутьме осеннего вечера эти изъяны не были видны и Ваня снова стал похож на того мальчишку в пилотке, которого смутно помнил Пётр Петрович.
– Завязывай с выпивкой!
– Смысл? Мы все и так умрем. Я ведь тебе звонил, говорил, что написал об этом. Крышка нам, Петюня. Человек он ведь паразит, губящий свою мать. Может она ему не мать, а мачеха? Как думаешь? Может мы вообще какой-то вирус?
