Понятно, и окончился побег.
Сюда, до этой драгоценной сини,
Теряясь в снежных бурях и в пыли,
Через теснины, дебри и пустыни
Они, пути не зная, с боем шли.
Взошли, от страха забывая робость,
На крутизну, где, оставляя дым,
Своих детей бросали горцы в пропасть
И жгли дома, чтоб не достались им.
… Дойти, дожить до радостного часа,
Лазурную увидеть благодать,
Со всеми вместе закричать: «Таласса!»[3]
А то, что дальше, можно не читать.
«В театре древнем, слыша ропот бурный…»
В театре древнем, слыша ропот бурный,
В предвосхищенье хохота и слёз
Не я ли становился на котурны
И голову отрубленную нёс?
Не я ли гневно обличал на съезде,
И эта обречённая толпа,
Не поглядев на грозный лёд созвездий,
Рукоплескала, радостно-слепа?
Быть может, подрастающие дети
От правнуков, кричащих в шлемофон,
Какие игры на другой планете
Ещё услышат до конца времён.
Как пламенем охватывает хворост —
Попробуй, загаси, останови! —
Пирует Эрос. Гибельная скорость
Дана испепеляющей любви.
Потом, потом в коротком разговоре
Заметишь вдруг, что горяча зола,
Но шевельнулось мыслящее море,
Тебя к нему дорога повела.
Да, от любви, что годы поглотила,
Оставившей лишь блестки мишуры,
Теперь – к иной, вращающей светила,
К мирам упрямо тянущей миры.
«Когда упали стены Карфагена…»
Когда упали стены Карфагена,
Из бурно возгорающейся мглы
Такие крики раздались мгновенно,
Что рухнули парящие орлы.
Слоны трубили, боги отлетали,
А их жрецы возжаждали огня,
И, отражаясь в блещущем металле,
Неслась по узким улицам резня.
Планеты замирали на орбитах,
Легионеры в огненной пыли
Ловили женщин наголо обритых —
На катапульты волосы пошли.
И победитель, надышавшись дымом,
То ликовал, то грустен был чуть-чуть,
Задумавшись, что то же будет с Римом
Когда-нибудь.
«Промчавшийся по хрусткой гальке вскачь…»
Промчавшийся по хрусткой гальке вскачь
И в речи отозвавшийся напевной
Был всё-таки всего прекрасней мяч,
В тебя феакской брошенный царевной.
Зевс-Вседержитель всё ж таки всеблаг!
И тот блажен, кто, пережив лишенья,
Такую встретил после передряг
Очередного кораблекрушенья.
Она спешит. Блеснуло колесо
Летящей в город лёгкой колесницы.
А ты уже забыл про Калипсо,
Тебе уже иная доля мнится.
Обманом погубил ты Илион
И хитростью осилил Полифема,
Но так теперь бесхитростно влюблён!
И всё же здесь не кончилась поэма.
И воспоёт какой-нибудь слепец
Дальнейший путь и твой причал во мраке,
И ты корабль покинешь наконец,
Чтобы, проснувшись, не узнать Итаки.
«Как сладостно язычество Эллады…»
Как сладостно язычество Эллады!
По всей земле, куда бы ни пойти,
Пришельцу обретенья и отрады
Сулили все ночлеги и пути.
По всей дороге боги были рядом,
И повевал, и приводил Эол
В объятия к неведомым наядам…
Ковал Гефест и Арес в битву вёл.
Но божества устали, одряхлели,
Тысячелетний жертвенник угас,
Бежала нимфа из твоей постели,
Зарос травой оставленный Парнас.
Ещё вакханки бормотали спьяну
И плакали, не в силах встать с земли,
Но умер Пан. В походе к Юлиану
Последнего сатира привели.
Недавно перехожие монахи
Его крестили, и теперь спроста,
Седой, косматый, пребывавший в страхе,
Косноязычно славил он Христа.
«И этот мальчик, найденный царевной…»
И этот мальчик, найденный царевной
В тех заводях, где чудом не погиб,
И разговор гортанный и напевный
Её прислужниц, и ребёнка всхлип.
Всего сильнее материнства сила,
О нём неодолимая тоска…
Вода всё ближе люльку подносила,
Пошевелив папирусы слегка.
Стоит столетий пыльная завеса,
Но кажется, не столь уж далеки
