– Ну-ну, это все ладно… Ребята-орлята наши башковитые, учеба им хорошо дается, в жилу идет. Только скребет у меня, старика, душу. Вот, скажем, Орлан – нашего корня парень оказался – на таежной земле останется после школы. А вот варяги Ургек, Таян, Карыш – эти все в летчики-космонавты нацелились. Ох-хо-хо, кто же из молодых станет продолжать корень наш сибирский, а?
Уже четыре года, как братья Волнорезовы учатся заочно в кайтёсовской школе. Деревня там маленькая и школа малолюдная, но старожилы твердо стоят на одном: детей учить до десятого класса в родном селении и пусть в классах будет пять или десять человек. В учителях недостатка нет. Преподаватели в основном из местных старожилов, пенсионного возраста, а из молодых пока одна Богдана, которая четыре года назад кончила Томский пединститут.
День нынче субботний. Во второй половине дня Таня с Богданой истопили баню, пригласили помыться деда Чарымова с Андреем и ребят. Югана сказала, что пойдет после всех, в прохладную баню, вместе с Галиной Трофимовной.
Баня стоит у берега реки и срублена год назад из кедровых, выбранных на сухостое бревен. В бане просторно, топится по-белому, а поэтому всегда чисто, некопотно; пахнет свежими березовыми вениками, пихтовой хвоей, сочит аромат кедровое дерево, от жары на бревнах у печи-каменки выступили прожилки густой янтарной смолы.
Таня разделась в предбаннике, оставив дверь отпертой, вошла в баню, налила горячей воды в два больших таза-ушата из кедровой клепки и, поставив их на широкую лавку, у подъема на полок, посмотрела на Богдану. Девушка сидела у окна напротив Тани и расплетала толстую светло-русую косу. Руки Богданы лениво перебирали пряди расплетенной косы.
– Ой, Богдана, что это с тобой? – спросила Таня. – Душой приуныла, глаза потупила…
– Да нет, просто так… – неопределенно ответила девушка. И, помолчав, пояснила: – Я с Юганой рассматривала одну картину. Она в доме Андрея, закрыта черной шторкой на подрамнике. Югана сдернула покрывало и сказала мне: «Шаман делает эту картину. Плохо она у него родится. Не может найти душу для этой голой женщины».
– Странно… Какая картина? – удивилась Таня. – Вроде я все видела, что у него припрятано, затаено.
– У женщины закрыто лицо спущенными волосами. Она стоит как сказочная богиня материнства. Груди тугие, упруго выступают вперед. Она еще не рожала, об этом можно судить по бедрам, грудям с нежными сосками… Около женщины, точнее сказать, девушки – чудный берег реки, поросший молодыми кедёрками, у ног плещутся сине-зеленые волны речной воды. И какое-то необыкновенное утреннее солнце поднимается из-за горизонта; утренняя заря замутила алой кровью воду, и обнаженная женщина как бы напиталась розовым солнечным соком жизни, радости… Понимаешь, Таня, такое ощущение, что юная женщина немного испугалась чего-то и одной рукой пытается приподнять волосы и посмотреть куда-то, а второй рукой она хочет прикрыть низ живота.
– Да-да, Богдана, ты права… Югана давно говорила, что Андрей пишет маслом, по ее просьбе, «Гимн Солнцу». Это, видимо, эскиз, – пояснила Таня, а про себя отметила: «А ты, юная Богдана-Богиня, неспроста глаза потупила, руки опустила».
Всего лишь несколько минут назад Таня сняла платье, кинула его на лавку, подошла к зеркалу, висевшему на стене в предбаннике, распустила волосы, тряхнула головой, и шелк русых волос рассыпался по плечам, положил редкую сеть на лицо. Белотелая женщина была крепкая, стройная. И в этот миг уловила Богдана поразительное сходство Тани с той женщиной на холсте Андрея Шаманова. И вот сейчас Богдане хотелось знать: писалась картина с обнаженной Тани на берегу реки или это фантазия художника, собирательный женский образ. Но спросить об этом стеснялась.
