– Ах, Нинка моя, Нинка… Что ж это ты такое сотворила? Как же это ты так – насовсем, а?
Вот этого Аня никак не ожидала! Она постояла-постояла, а потом подошла к отцу, подлезла под его руку, прислонилась к нему и тоже заплакала, громче отца.
– Папочка! Мой папочка! – твердила она, глотая слезы. – Не плачь, пожалуйста!
Она плакала, уткнувшись в папину рубашку, от которой не слишком хорошо пахло. Отец подхватил ее на руки и стал целовать, в свою очередь уговаривая не плакать, и она тоже целовала его в колючие щеки и гладила по голове, как маленького.
– Вот теперь я вижу, что ты мой настоящий папа, – сказала она, когда они оба наплакались и отец опустил ее на землю.
Ангелы стояли на крыше большого старинного купеческого мавзолея, никем не замечаемые и очень взволнованные.
– Вот ради таких минут на земле и стоило покидать Рай, – заметил Иоанн, вытирая слезы рукавом стихаря.
– Истину глаголешь, брат, сущую истину: взирать, как отец и дочь обретают друг друга после долгой разлуки – сие есть счастье… А вот погоди, что еще-то будет! Сейчас ты увидишь, какие Митя привез цветы на могилку своей покойной, давно разведенной жены. И ты, брат, поймешь, какое это золотое сердце!
– А где они, в машине? – Иоанн сосредоточился, чтобы увидеть, что за цветы находятся внутри машины, но Димитриус его остановил:
– Погоди, раньше времени взглядом не проникай! Вот Митя цветы достанет, развернет – тогда и увидишь их во всей красе. Хороший он у меня, умный, добрый. Дурной только.
– Да нет, он вполне ничего себе, – успокоил его Иоанн, – мне нравится.
– Вот я вам лопатку принес… и воду… две лейки. Не хватит – еще принесу, – раздался сиплый голос кладбищенского сторожа, сопровождаемый звяканьем лопаты о лейку.
– Спасибо, приятель. Можешь пока быть свободен.
Сторож еще постоял, глядя на Мишина с какой-то смутной и кривой улыбкой. Он трусил и старался выказать радушие и приветливость, которые даже и не шли ему. Аня, взглянув на сторожа, немного испугалась. Когда сторож удалился своей странной, какой-то блуждающей походкой, она спросила:
– Ой, папочка, что же ты такое с ним сделал? Ты, наверно, дал ему денег, и он поэтому стал такой?
– Не давал я ему никаких денег. Я просто объяснил ему в двух словах, что не надо лишний раз огорчать посетителей кладбища – они и так огорчены по самое некуда. Ну, а он меня правильно понял, вот и все. Не понимаю, почему раньше никто не догадался просто поговорить с ним? Ладно, пошли за цветами для мамы.
Мишин подошел к «мерседесу», открыл багажник и осторожно вытащил огромный пакет, про который Аня подумала, что это свернутая палатка. Он развернул матовую пленку и извлек из нее огромный пластиковый горшок с каким-то растением, обернутым плотной бумагой и обмотанным бечевкой. Мишин внес горшок в ограду, поставил его между могилками, достал из кармана перочинный нож и освободил растение от веревок и бумаги. Это оказался большой куст сирени, весь усыпанный тяжелыми белыми гроздьями.
– Ой, папочка, какая красота! Белая сирень, любимые мамины цветы!
– А то я не помню!
– Лепота, одно слово, лепота! И когда ж он успел, Димитриус? Ты говорил, он пьяный в два часа ночи выехал, а в девять он уже возле Аниного дома стоял.
– Он у меня все успевает, когда хочет. Бабушка ваша правильно сказала – торопыга. К сожалению, скор он как на доброе, так и на дурное. Сторожа вон как напугал…
