– Чего захотела?! Алмаз, вперед Алмаз!
– Не отставай, Громик, мы с тобой!
Один из гостей снял ботинок и колотил им по спине ничего не замечающего толстяка. Другой, видимо пьяный, пел Марсельезу и топал ногами.
Как бы ни кричали любители скачек, результат знал лишь Гром да его наездник Мельников.
– Разошлась больная нога у Грома, я даже не подгонял его: жалко, с травмой он. Поэтому еще дороже победа, хотя соперники были не по нашим подковам, – объяснял тренер.
– Миллиона полтора как минимум отхватили, – процедил сквозь зубы Семенов.
– Заслужили, не каждый выйдет с травмой на ристалище, – ответила довольная Старшова. У нее тоже раз в десять потяжелел карман.
Мельников снова вел под узцы своего воспитанника Грома и шептал ему на ухо о том, что за овином у конюшни его будет ждать соскучившаяся Дымка, а сейчас зайдут они за ометы и вмажут граммов по сто коньяку, закусят сахаром. Сами развлекутся, других взбудоражат.
Они – по-скромному, Семенов со Старшовой и другими высокими гостями сидели на берегу Иргиза долго, утром их разбудил Гром, прибежавший туда покушать травки, присыпанной сладкой росой.
Виктор Иванович Балдин, друг мой и сослуживец, по прозвищу Агроном Иваныч или просто Балда, похвастался мне, что выращивает во дворе коттеджа все овощи и фрукты, от названия которых образовались фамилии местных начальников – такова, мол, прихоть нанявшей его хозяйки: морковь, капусту, огурцы, репу, даже виноград развел.
– А знаешь, что в нашем доме поселились беженцы с юга: Лимонов, Персиков и Кабачков? – спросил я Балду. – Один в бюро занятости работает начальником, другой – помощником главы администрации, третий – хозяин кабачка.
– Так, скорее всего, фамилия у него от слова кабак, а не кабачок, – растерялся он.
– А Персиков – от слова перс, тогда? – подначил я.
Он принял все всерьез, и напрасно я убеждал, что хозяйка его с придурью, привычка ее – блажь, и не надо обращать на нее внимание.
С того дня долго не видел я Балду. Уже и осень окропила желтыми дождями деревья, а встречались с ним в последний раз весной, когда набухали почки и у самого Балды глаза будто подсинили. Он нес с базара на могучем плече саженцы плодовых деревьев. Длинные волосы (раньше он любил короткую стрижку) разметались рыжими прядями, и снова два синих мазка на загорелом лице.
– Что, батька, так рано поднялся, чего ты взыскался?
Тебе бы все ерничать да подначивать, – обиделся он. – Сам заварил кашу, подкинув мне задачку. Пришлось теплицу стеклянную построить – с водой, отоплением, иначе лимоны и абрикосы не вырастишь. А тут еще Кивин, начальник почты, появился. Хрен знает, откуда его принесло, сват, наверное, чей-то. Все лето тусовался во дворе с лопатой да мотыгой.
– Ну и как успехи, неповторимый ты наш чудак?
– Скоро угощу своими лимонами, – улыбнулся он. – Вера Васильевна уже подарила парочку Лимонину.
– А абрикосы – Абрикосову?
Он благодушно развел в стороны своими руками – вилами.
Сенька с Клавкой целовались у забора.
– Сто, сто один, сто два …, – считала Клавка, – до тыщи губы все отвалятся. Придется их впрыскивать, как Сонька. У верблюда нашего меньше. Сто пять, сто шесть… Тятька верблюда привез, чтобы в гостей плевался, особенно в тех, кого не любит. Сто пятнадцать, сто шешнадцать. … Дернет верблюда за хвост – плюет, вдарит по горбу – делает поклон.
– Умный, гад.
– Кто, тятька?
