Пушкина как варом обожгло.
– Почему печально? – запальчиво вскинулся он, искоса посматривая на отца и гувернера – немых свидетелей всей сцены.
– Потому что подставлять ножку хоть бы и врагу – недостойно настоящего лицеиста!
– Я и не думал подставлять ему ножки…
– Но давеча сам же ты сказал, что подставишь?
– Мало ли что! Виноват ли я, что он тяжел, как набитый мешок, и не усидел на мне?
Теперь в спор их вмешался Пущин и отвел виноватого в сторону. Что говорил он ему – нельзя было слышать; но видно было, что Пушкину куда как не хочется сдаться на его доводы.
– Не урезонить! – сказал гувернеру Сергей Львович. – Я его слишком хорошо знаю. Еще таким вот мальчишкой (он указал на аршин от земли) это был самый отчаянный упрямец и задирала, готов был спорить до слез…
– И здесь бывали у него тоже слезы, горючие слезы, – подтвердил Чириков. – Но спасибо Пущину: он много подтянулся, умеет побороть себя. Вот увидите, что в конце концов Пущин его переубедит.
И действительно, вслед за тем Пушкин, красный как рак, с беспокойно-бегающими глазами, подошел к Кюхельбекеру и самым чистосердечным тоном предложил ему повторить опыт, обещаясь «честным словом лицеиста» не уронить его. Но для Кюхельбекера, видно, довольно было и одного опыта. Молча приняв руку недавнего врага, он наотрез уклонился от предлагаемого удовольствия.
– А теперь, господа, не прогуляться ли нам к большому пруду? – сказал Чириков, приподнимаясь со скамейки. – Вы бы, Матюшкин, побежали вперед приготовить лодку.
Матюшкин, страстный рыболов и искусный гребец, был главным распорядителем водяных прогулок лицеистов. Но не успел он еще удалиться, как дело уже расстроилось. Возвратившийся внезапно Левушка Пушкин принес отцу приказ кучера Потапыча живее собираться в дорогу: лошади-де отдохнули.
Сергей Львович взглянул на часы и засуетился.
– В самом деле, давно пора, – сказал он, – жена в Питере дожидается, да и хотелось бы нынче вечером побывать с нею у одних знакомых, до переезда их на дачу. До свидания, господа! Очень рад, что познакомился.
С покровительственной миной пожав на прощанье руку гувернеру и ближайшим лицеистам, он в сопровождении обоих сыновей направился назад к лицею.
– О чем я хотел попросить вас, папенька… – вкрадчиво заговорил по-французски Левушка и запнулся.
– Вперед знаю, – благосклонно улыбнулся отец и щипнул его ласково за ухо. – Все денежки свои промотал. Так ведь?
– О нет, не промотал… Но надо, знаете, давать на чай сторожам, обзаводиться всякой всячиной…
– Наизусть знаю! – перебил со вздохом Сергей Львович и достал из кармана бумажник. – Вот тебе пять рублей. Будет с тебя?
Леон порывисто поцеловал отцовскую руку, подававшую ему кредитную бумажку.
– О, конечно!
– Ну, а вот тебе, так и быть, еще пять в придачу: на орехи.
– Не знаю, как и благодарить вас!.. А Александру, папенька? – наивно добавил он.
Отец сдвинул брови и, нерешительно роясь в бумажнике, через плечо оглянулся на старшего сына.
– Да тебе разве нужно?
– Нет! – коротко отрезал тот и крепко стиснул губы, точно боясь проронить лишнее слово.
– Очень рад, потому что у меня и без того, по случаю переезда, пропасть расходов, – с довольным видом сказал Сергей Львович, опуская бумажник обратно в карман.
Когда бричка, увозившая отца, скрылась из виду, Левушка обратился с вопросом к старшему брату:
– Да ведь у тебя, Александр, нет ни копейки? Ты недавно еще, я знаю, занял три рубля у Горчакова…
