Ольга распахнула глазища и…
– Это… это что? Всё мне?!
– Всё. Тебе.
– Юрочка! Миленький! Как же я тебя люблю-прелюблю!
Сестренка бросилась к нему на шею, крепко обхватила, прижавшись всем своим тщедушным тельцем, и клюнула в щеку. Заставив Юрку смущенно покраснеть и одновременно сомлеть от проявления столь непосредственной, исключительно детской искренности…
* * *
– Закемарил, Зосипатыч? – неверно истолковал закрытые глаза погрузившегося в воспоминания Барона Борис. – Извиняй, что долго. Забыл, когда в последний раз на настоящем унитазе большую нужду справлял. О, водка-то у нас того? Щас, исправим.
Он достал чекушку и, игнорируя бдительных буфетчиков, не таясь, перелил остатки в пустой графинчик. Бдительные маневр углядели, но вмешиваться не стали. Распознав в банкующем пассажире потенциальные хлопоты из разряда «себе дороже».
– Во! Другое дело. Скока на твоих золотых?
Барон помотал головой, возвращаясь в реальность, и бросил взгляд на запястье:
– Без четверти двенадцать.
– Эге ж! Выходит, мне до Семибратово меньше часу езды осталось?
– Так ты у нас ярославский?
– Ага. От Семибратово до нашей деревни еще верст тридцать с гаком будет. Колхоз «Красный маяк», слыхал?
– Не доводилось.
– Не много потерял, – успокоил Борис и, скалясь щербатым ртом, затянул:
Написали про колхоз
Двадцать два писателя,
А в колхозе – два яйца
И те у председателя.
Докончив куплет, Борис с не меньшей, чем на борщ, жадностью набросился на остывшие сосиски.
Предварительно поинтересовавшись:
– Сам-то из каких мест родом?
– Из Ленинграда.
– Из колыбели? То-то, гляжу, на москвича не шибко тянешь. Столичные того, поборзее будут.
– А ты, значит, всего на пару дней домой? – соскочил с географических нюансов Барон. – А потом куда?
– Не знаю, не решил еще. Может, в Ростов Великий. А может, в Ярославль. В Москву-то дорога теперь заказана. Вон давеча всего полсуток на вокзале проваландался, так мусора мою шпаргалку[8], мало не с лупой, в три подхода изучали.
– То бишь на зону из столицы уходил?
– Вторую ходку – да.
– И на чем погорел?
– Тю. Даже вспоминать не хочется.
– Что так?
– Стыдно. Даже не за то, что приняли, а КАК приняли. Тьфу, придурок.
– Поделись мемуарами.
– А тебе, стесняюсь спросить, какой интерес?
– Допустим, этнографический.
– Не скажу, что разжевал, но надеюсь, интерес уважительный. Ладно, раз ты есть мой благодетель, исповедаюсь. Как на духу. Короче, поступил мне заказ на холодильник, что в кабинете директора продмага стоял. На Остоженке. Не бывал?
– Увы.
– Знатный лабаз, в Ярославле таких нет.
– А от кого заказ?
– Так, от одного хмыря. Сыскался общий знакомый по первой ходке. Вот он, ежа ему в дышло, и свел нас. А я не то чтобы такими делами в полный рост баловался, просто к тому времени уж очень долго на мели сидел. Знакома такая поза?
– Само собой.
– Значит, оценить сумеешь весь ужас энтой драмы. Так вот, этот, который наш общий, как назло, еще и аванец неслабый наперед предложил. Ну, думаю, была не была, придется уважить. Вот на следующий день, на зорьке, холодильник через окно и умыкнул. Тяжелый, зараза, пуда полтора. А куда деваться, коли впрягся? Потащил на горбу, еле в троллейбус втиснулся. Какой-то работяга сердобольный помог на остановке выгрузить, а дальше – обратно сам, три квартала пешкодралом. Дохожу до подъезда барыги, а там черный ворон стоит-дожидается. Веришь-нет, мало не разрыдался от унижения! Когда понял, что мусора меня нарочно у магазина принимать не стали. Всю дорогу следом катили, наблюдали, как человек мучается. Во зверье? Ну че ты ржешь? Я тут перед ним душу в клочья рву, а он ржет!
