– Тетушка, дорогая, спасибо, что заглянула, – наконец проговорил Петр, кладя свои нежные белые руки на плечи девушки и крепко ее целуя.
– Ай-ай, племянничек, ты опять так больно целуешься, того и гляди кровь из губ пойдет! Сказала, что за уши буду драть, если станешь так целоваться…
И цесаревна Елизавета Петровна взяла хорошенького племянника за ухо и стиснула так изрядно, что он даже сделал непритворную гримасу от боли.
– Чай, все ленишься, – снова заговорила она, – небось гулять хочется! Посадили молодца на веревочку, а день-то, день-то какой, боже мой, так вот петь и хочется!.. Встретила я твоего зверя-цербера, едет себе и ни на кого не смотрит.
Тут она сейчас же и представила, как едет зверь-цербер. И Петр, и царевна Наталья не могли не разразиться неудержимым хохотом.
Под зверем-цербером подразумевался, конечно, князь Александр Данилович, и цесаревна Елизавета из своего прелестного лица сумела мгновенно сделать живое подобие его сухой и горделивой фигуры.
– Что это ты тут поделываешь? – сказала Елизавета, подбежав к рабочему столу императора. – Цифирь все да глупые фигурки… Видно, умны твои учителя, да не очень, зачем тебе все это? Да вот погоди, постой, разом тебе все это запачкаю.
– Ай-ай, не трогай, Лизанька, что ты это, ведь мне же ужо достанется!
Но цесаревна не слушала. Она схватила карандаш и рядом с какой-то геометрической фигурой в мгновение ока нарисовала карикатуру.
Петр и цесаревна Наталья взглянули и опять залились громким смехом: в карикатуре они узнали того же зверя-цербера.
Но Петр скоро прекратил свой смех и, даже побледнев немного, принялся тщательно вычеркивать карикатуру.
– Что, если бы увидел, что, если б! – озабоченно шептал он. – Тогда, пожалуй, прощай и Петергоф, да и вас ко мне пускать не стали бы.
– Ну, желала бы я посмотреть, кто бы меня не пустил! – сказала Елизавета с презрительной миной. – А знаете? Вот вам Христос, что я сегодня зверю-церберу на улице язык высунула. Видел или нет, я не знаю, а только высунула!
– Ведь ты бесстрашная, Лиза, – заметила царевна Наталья, – только не знаю, хорошо ли это; как бы за такие твои поступки для тебя же худо не вышло.
– Да, – озабоченно проговорил и Петр, – вот мы тут смеемся и думаем, что никто нас не слышит, а того и жди, у двери чье-нибудь ухо – я уж не раз замечал, что меня подслушивают.
Елизавета подкралась к двери, быстро ее отворила, но там никого не было.
Еще несколько минут продолжалась оживленная беседа в рабочей комнате императора. Цесаревна перебрала и пересмотрела все предметы, каждую книжку, каждую тетрадь и сопровождала этот осмотр своими веселыми шутками, гримасками и передразниваниями. То изображала она какого-нибудь учителя, то вдруг заговорила голосом Остермана, копировала его жесты и манеры, да так удивительно, что сам он, войдя в комнату и застав ее врасплох, не мог не улыбнуться.
– Вот вы чем тут занимаетесь, ай, принцесса, и вам не грех подымать на смех вашего верного слугу! Только все равно я буду просить вас прекратить эти шутки, не обиды ради, я не обидчив, а потому, что сам князь Александр Данилыч вернулся и сюда шествовать изволит.
Елизавета мгновенно притихла, а у Петра даже лицо вытянулось.
Меншиков не заставил себя долго ждать. Медленной, важной походкой вошел он в комнату.
Друг Данилыч, дитя сердца Петрова, уже значительно изменился и постарел в это время. Его сухое лицо приняло выражение необыкновенной надменности, ему уже не перед кем было склоняться, заискивать и извертываться. При взгляде на него сразу можно было заметить, что это человек, научившийся повелевать и властвовать, не видящий перед собой никакой преграды.
