Начали они с Венеции. Пекло нестерпимо солнце, нечем было дышать. В узких протоках, по которым их возил похожий на пирата горбоносый гондольер, пахло морскими водорослями и отхожим местом. Неутомимый коротышка Адриан с огненно-рыжей бородой таскал его по церквам и музеям. Пристроившись в изнеможении где-нибудь на скамье, он слушал рассеянно, как тот объяснял на чудовищном французском окружившим его слушателям, кем заказана картина или настенная фреска, что именно хотел выразить своей работой мастер, кто ему позировал.
В Неаполе они остановились в гостинице «Везувий». Жара не спадала, до вечера он не вылезал из номера. Скучал, пробовал читать, смотрел на часы, дожидаясь, когда вернется бегавший по своим неаполитанским знакомым Адриан, которого он величал шутливо «дон Адриано», а тот его «дон Феличе».
На закате, когда становилось чуточку прохладней, он выходил на балкон. Разглядывал прохожих, с кем-то пробовал объясниться через пень-колоду на итальянском. Одолевала скука, зрела обида на учителя: какого дьявола оставляет его одного?
Однажды возле гостиницы остановился фиакр, высадивший двух дам. Он помахал рукой кучеру, тот, спустившись, подошел к балкону. Молодой парень в кепке, неплохо говорит по-французски.
Он признался, что скучает в одиночестве.
– Можешь покатать меня ночью по Неаполю? Свозить куда-нибудь в веселое место?
– В веселое? – хитро подмигнул парень. – Устроим. Ждите меня в одиннадцать.
Приехал вовремя, свистнул снизу. Он запер номер, прошел на цыпочках мимо соседней двери, за которой, спал, должно быть, без задних ног гулена-учитель, рванул вниз по лестнице. Уселся в фиакр, ничуть не заботясь, что в кармане ни гроша.
Поплутав какое-то время по темным закоулкам, коляска остановилась у небольшого строения с тусклым фонарем над входом. Возница постучал в дверь, она тут же отворилась.
– Я сейчас, синьор, – подтолкнул его внутрь парень. – Лошадь только привяжу.
Он проследовал с замиранием сердца по полутемному коридору, шагнул через порожек в освещенную залу с плюшевыми диванами, зеркалами по стенам и свисавшими с потолка чучелами животных включая крокодила с улыбчивой зубастой пастью.
– Бонджорно, бонджорно! («Добрый вечер, добрый вечер!» – ит.) – двинулась ему навстречу накрашенная толстуха с темными усиками на верхней губе. Схватила за руки, прижала пылко к необъятной груди:
– Oh, meraviglioso ragazzo! («О-о, чудный мальчик!» – ит.)
В залу входили, переговариваясь и смеясь, девицы – кто в наряде баядерки, кто в матроске, кто в цветном детском платье, кто вовсе без всего.
В дверном проеме показался кучер, прокричал весело:
– Гуляем, синьор!
Их усадили за стол, откупорили бутылку. Толстуха, оказавшаяся хозяйкой заведения, чокнулась с ним наполненным стаканом:
– Evviva! («Будем здоровы!» – ит.)
Мимо прохаживались, вихляя бедрами и кокетливо поглядывая, пахнувшие дешевыми духами красотки. Одна, чернокожая, в чем мать родила, села ему на колени, пощекотала за ухом, что-то произнесла, обернувшись к подругам – в ответ послышался заразительный смех.
Он пил глотками терпкое вино, мулатка целовала его необъятными губами. Все вокруг плыло, кружило, хороводило перед глазами – комната, настенные светящиеся бра, лица смеющихся девиц, зеленый крокодил на потолке. В какой-то момент среди мешанины лиц, звона посуды и женского смеха возникла и оказалась у стола знакомая фигура старика-учителя Адриана. Вскочившая с кресла хозяйка обняла его за плечи как старого знакомого.
