Ювелир. Тень Серафима - страница 50

Наблюдение за исполинским кораблем, легко и изящно парящим в небесах, естественным образом умиротворяло. Себастьян, как мальчишка, любил дирижабли и воздушные путешествия. Медлительность и плавность хода расслабляли беспокойный ум. Длительные перелеты измерялись неделями, за это время сильф успевал полностью восстановиться и напитаться своей стихией – энергией чистого воздуха за пределами городов.

Себастьян любовался синхронными, слаженными действиями людей, прокручивая в голове и без жалости отбрасывая варианты дальнейших действий. Все они оказались непригодными.

Время шло, а дело только запутывалось и усложнялось.

Узкая дверь камеры отворилась беззвучно.

Одинокий посетитель вошел внутрь и нарочито неторопливо, против своего обыкновения, начал спускаться по выточенным в камне многочисленным ступеням, с завидной методичностью ставя ногу на каждую. Гулкое эхо немедленно увязалось следом, прыгая по лестнице, дурачась и беспорядочно отражаясь от поверхностей пола и стен. Сама камера была просторной, теплой и сухой, но уж очень темной – с единственным крохотным решетчатым оконцем в углу под самым потолком.

Тишина, царящая здесь двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, разбилась, разделилась на до и после: вошедший без жалости резал ее ножами каблуков, как переспевшую, готовую вот-вот треснуть дыню.

Свернувшийся на нарах узник лениво пошевелился, расправил ноги и встал – чтобы немедленно растянуться ниц. Но почему-то в этом движении совсем не ощущалось смирения, страха или хотя бы почтительности: не преклонение, а скорее гимнастическое упражнение, выполненное, однако, с завораживающей грацией.

Мужчина выглядел аскетично: из одежды – только пара коротких, до колена, потертых штанов. Крепкое жилистое тело оставалось почти неприкрытым, правильной формы мускулы мягко перекатывались под кожей. Длинные темные волосы, щедро сбрызнутые ранней, неяркой серостью седины, были туго заплетены в причудливые, но подчеркнуто аккуратные узлы косицы.

Широкую спину заключенного полностью покрывала татуировка: затейливый узор тянулся от левого плеча до поясницы. При внимательном рассмотрении сложная вязь отдельных черт складывалась в оскалившего пасть вервольфа – ритуальный, имеющий сакральный смысл рисунок.

Этого матерого, впечатляющего мощью волчару укрывало нежное кружево причудливо сплетающихся шрамов различного происхождения: были здесь и небольшие отметины от пуль, и четкие узкие следы лезвий, и зажившие рваные раны от когтей или клыков, и рубцы от неудачных падений.

А поверх всего этого великолепия – змеящиеся длинные метки, которые оставил кнут.

– Да по тебе часы можно сверять, Эдвард… лорд Эдвард, – поправился мужчина быстро, но без излишней поспешности: знал, что последует за дерзостью, и попросту не желал лишний раз напрашиваться на неприятности. Голос узника был спокоен и глубок, однако не лишен некоторой язвительности и природной резкости звучания.

– А ты все ждешь, что однажды я не приду, Шарло? – ласково улыбнулся в ответ правитель, сложив руки на груди. Он наконец спустился и остановился прямо перед заключенным, по-прежнему неподвижно распростертым на полу.

Эхо затихло.

– А как же. Все надеюсь, милорд, что рано или поздно кто-то свернет тебе шею. – Узник встал на колени, не рискуя поднимать глаза выше ног правителя. Его запястья были скованы сразу двумя парами кандалов: одни обыкновенные – тяжеленные железные кольца, скрепленные прочной массивной цепью, – и пара тонких и изящных браслетов-наручников на блестящей серебряной цепочке. Причем вторые доставляли куда больше неудобств и проблем, сделанные из пресловутого сплава «Люкс», лишающего мага силы. – Но надежда, похоже, действительно глупое чувство.