— Я сказал, что ты не изменился — признаю, я ошибся, — усмехнулся Винсент, — никогда не забуду, как в Бурдасе ты пошёл с голыми руками на льва, чтобы меня спасти... Что стало с тем Александром, которого я знал? Ты больше не творишь безумств? Держишь язык за зубами, носишь тройку и стал фермером?
Форстер посмотрел на друга, и на краткое мгновенье синие глаза его блеснули недобро, но он лишь неопределённо пожал плечами и ответил спокойно, разглядывая группу женщин, окружавших синьору Арджилли:
— Это в прошлом, Винс. Безумства простительны свободным людям. Тем, кому нечего терять. А я теперь связан обязательствами, как цепями, — сквозь безразличие в его голосе проскользнула горечь, — и хоть я всеми фибрами моей души ненавижу собравшихся здесь сторонников метрополии, но я смогу добиться того, что мне нужно — я заставлю их меня полюбить. И в итоге — платить золотом.
Синьор Грассо посмотрел на друга, на складку, что залегла у того меж бровей, и подумал — ничего у них не получится. Ненависть, что тлеет в душе этого человека, всё ещё очень сильна, а гордость и упрямство, которыми всегда обладал Форстер, не дадут ему быть гибким. Не сможет он врасти в местное общество так, чтобы это общество не заметило в нём глубоко скрытого презрения. Ведь северяне должны знать своё место, и гордость для них — непозволительная роскошь. А Форстер не из тех, кому можно спокойно указывать на это место, и ждать, что он станет приносить в зубах домашние туфли и газету.
— Послушай, Алекс, они никогда тебя не полюбят, — ответил Винсент тихо, покачав головой, — они не будут считать тебя ровней. Для них ты только дерзкий выскочка с севера. Пусть и состоятельный, но второй сорт. Поэтому запомни — и этой мой четвёртый совет — главное: они должны видеть твою покорность. Ты же хочешь войти в Торговую палату? Хочешь стать поставщиком для нужд армии? Думай лишь об этом. И о том, что это возможно только через синьора Таливерда. А для этого ты должен впечатлить его дочь, зятя, жену, его любовницу, болонку его любовницы и даже кучера его любовницы. А ещё синьору Арджилли и синьора Домазо и их болонок и кучеров. Так что достань из сундука свои манеры. Я помню, что они у тебя были… когда-то. С тебя десять танцев, пунш для дам, игра в шарады, безупречная вежливость и традиционные комплименты. А ещё — глухота и слепота к насмешкам, которые будут за твоей спиной, а они обязательно будут! Тебе и не нужна их любовь, мой друг. Тебе нужна лишь бумага. Ты сказал — всё решают деньги, и это так. Просто терпи их презрение молча — и всё получится.
— А тебе бы пошла лиловая ряса и кадило, — усмехнулся Форстер, — ты просто рождён наставлять заблудшие души на путь истинный. Ладно. «Обещаю, святой отец, я буду смиренно следовать всем заповедям. Аминь!»
Винсент пропустил его сарказм мимо ушей.
— И, кстати, ещё совет — побольше танцуй с дурнушками. Поверь, это зачтётся в копилку твоей репутации золотыми ливрами.
— Может, мне ещё надеть рубище и пройти босиком за невестой до самого храма, приволакивая ногу? Так я буду достаточно убог? — не унимался Форстер. — Ты отказываешь мне даже в такой малости — потанцевать с красивыми южанками? А я-то надеялся… Кстати, я вижу возле нашей старушки-покровительницы весьма недурную особу. Та, в голубом платье, кто она?
— Это синьорина Габриэль Миранди. Но я имел ввиду как раз обратный случай. В сторону этой девушки ты можешь даже не смотреть.
