— Кто согласен с Марикой?
Брин снисходительно смотрит на нас, цепляется за меня взглядом, щурит глаза. С трудом, но я выдерживаю взгляд. Не ради себя, ради Мякишевой.
Шацкая с готовностью поднимает руку, улыбается, видя, как то же самое делает и Свят.
— Тим? — Марика требовательно смотрит на Ливенского. — Или ты хочешь постоянно проверять, не украли ли у тебя чего из кармана? Ладно Ёлка, она до седьмого класса котят с улицы таскала, но ты же не блаженный!
Шацкая знает, как больно уколоть, но мне сейчас не до обид за себя.
— Тимош! Мы даже не дали Лизе слова сказать! Может…, — восклицаю и вижу, как Ливенский, не глядя на меня, тяжело поднимает руку вверх.
— А что здесь говорить, Даш? — Марика берет в руки коробку с часами и открывает ее. — Красивые, но модель старая, у мамы, вроде, были. Твоя подружка — воровка и должна за это понести наказание.
— Лиз! — пытаюсь хоть как-то растормошить Мякишеву. — Лиза! Скажи что-нибудь! Тебя… может, тебя кто-то заставил?
Я сама уже чуть не плачу.
— Никто не заставлял, — глухим, не своим голосом произносит Лиза. — Я сама. увидела, что сумка на столе, и нет никого рядом… я… само как-то получилось.
От признания Мякишевой у меня внутри все обрывается. Ловлю воздух губами, но совсем не чувствую кислорода, а Лизка опять рыдать начинает. Уже до истерики, не знаю, как ее успокоить.
— Объективно, Мякишева — лишняя здесь. И в классе, и в лицее. Толку от нее никакого, успеваемость низкая, не волонтер и не спортсмен, коллективный балл у нас всех из-за нее ниже. Она всех тянет вниз, а теперь еще и воровка.
Брин садится на парту и говорит ужасные слова про Лизу. Как будто ее нет рядом, или она — пустое место.
— Согласна! Надо вернуть Лидии часы, и пусть отчисляет…
— Не надо! — тихо шепчу, но меня все равно слышат. Марика бросает в мою сторону изумленно-возмущенный взгляд.
— Ты что-то сказала, Ёлка?
Тушуюсь от непривычного внимания к себе, все сейчас смотрят на меня, даже Ливенский, наконец, поднял голову. Пальцы подрагивают от напряжения, а в груди поднимается паника. Мякишеву мою сейчас затравят и сдадут. Какая я подруга, если вот так буду стоять и молчать?
— Тебе, похоже, показалось, Марика, — равнодушно роняет Брин. — Ладно, и так долго провозились.
Он встает со стула и забирает проклятую коробку с часами, открывает ее. На холодном точеном лице ни капли эмоций. Как красота может быть настолько отвратительна и бездушна?!
Лиза громко всхлипывает и с немой мольбой глядит на Свята. Я не могу это видеть!
— Не надо, пожалуйста, — опустив голову, прошу я. — Нет, пожалуйста! Я очень прошу. Дайте ей шанс все исправить.
Вижу перед собой лишь белые кроссовки Брина. Они у него стоят столько, сколько Лизкина мать зарабатывает за три месяца, и это, если еще премию подкинут.
— Исправить?! Как ты себе это представляешь? Маховик времени заимствуешь?
Марика открыто насмехается, отчего мне вообще хочется сбежать отсюда. И не слышать больше ее издевательского смеха.
— Я не знаю, как исправить! Но это же… каждый может оступиться, ребят. Лиза точно не хотела, я ее знаю…
Звучит жалко, сама это понимаю, но я не могу позволить Мякишевой вылететь из лицея. Для нее это будет конец всему. Никто из них не знает, как на самом деле живет Лиза, а вот если бы знали, они точно ее отпустили бы, бедолагу. Но Мякишева молчит, как партизан. А я не имею права выдавать ее секрет.
— Это недоразумение, — мой голос дрожит, я не могу заставить себя поднять взгляд вверх. — Обещаю, такого никогда не повторится.
