– То было слишком давно – нам на земле уже не выжить. – Ний когтистой рукой предложил Веславу идти вперёд, и они двинулись по ослепительному терему. – Но ты прав, во всём происходящем у меня есть своя цель. Цель, которая не связана ни с Полозом, ни с моим Благодетелем, ни с Мором.
– Надо полагать, ты о ней не скажешь.
– Нет, конечно, – криво улыбнулся Ний, и слуги распахнули двери в хоромы, что анфиладой обрамляли второй этаж терема. – Ты умеешь играть на гуслях?
– На гуслях?! – удивлённо переспросил Веслав, и они медленно пошли по зелёному из водорослей ковру.
– Да, на гуслях, – кивнул Ний. – Вроде ж при дворе музыке учат. А ты – царский сын, образование получил. В Ведомире, думаю, учился.
– Учился, но в музыкальной грамоте не силён. – Веслав удивлённо посмотрел на Ния. – Разве у тебя нет гусляра?
– Есть, но я хотел бы, чтобы на пиру играл ты. – Ний остановился и внимательно посмотрел на Веслава. – Сегодня вечером будет пир. Великий пир, на весь океан.
– Я тебе не шут гороховый, играть на потеху не буду, – возмутился Веслав.
Ний, смерив князя взглядом, прищурился.
– Ты в моей власти, сын Сварога, – прошелестел Морской Князь. – Откажешься играть – отправишься в море, я даже на твою клятву не посмотрю.
Тьма рассеивалась, превращаясь в серебристый туман. Тихо журчала маленькая речка, хрустальной лентой бежавшая по тёмной земле; кое-где росли жухлые травинки, припорошённые первым снегом. За речушкой земля поднималась холмом, что терялся в тумане, сквозь который проступал тёмный лес.
Мирослава медленно села и огляделась: её узелок лежал на земле рядом, а на берегу речки сидел Ворон – могучая чёрная птица, окружённая холодным сиянием.
– Это ты принёс меня сюда? – тихо спросила Мирослава у Ворона.
Птица, кивнув, крикнула и растворилась в густом тумане.
Мирослава поднялась с земли, отряхнула плащ и взяла свой узелок с вещами. Достала краюху ржаного хлеба, которым одарил её купец, отщипнула мякиш, отправила его в рот и медленно пошла вдоль речки к лесу. Дойдя до бора, Мирослава обернулась: вдалеке среди мороси, окутавшей мир туманом, темнели дома Еловой. Но родные края не отозвались в душе Мирославы тоской – время возвращаться ещё не пришло. Когда её дар спасёт Сваргорею, Еловая вспомнит о ней.
Лес встретил Мирославу звенящей тишиной – мир замер в ожидании сумерек, и только Таёжная речка тихонько журчала меж корней. Кроны елей и сосен сплетались искусным узором над головой; царил бархатный полумрак; в сыром воздухе пахло свежестью хвои.
Мирослава, продолжая отщипывать от краюхи и жевать, ступала по берегу речки, уводившей в глубь Северной Тайги. Чем дальше уходила волхва, тем темнее становился лес, однако деревья не мешали ворожее идти, будто нарочно убирая с её пути цепкие ветви и корявые корни. Вода, журча, тихо светилась, озаряя сумрачный бор. Журчание Таёжной походило на мелодичную Песнь, разливавшуюся в застывшей тиши. Песнь то делалась громче, то стихала, то вновь нарастала, звеня колокольчиком… Она струилась над речкой ажурным кружевом, вспыхивая над порогами ярче. Мирослава, поддавшись неясному желанию, подхватила Песнь, и едва слышно повторяла дрожащие Слова, которые становились всё более осязаемыми.
– Хорошо поёшь, прекрасная дева, – тихо прошелестело рядом, и Мирослава остановившись, оглянулась: тёмный молчаливый бор обступил речку, сизый туман стелился меж покрытых мхом деревьев, сгущаясь над водой. Никого. Но и страха в душе не было.
