«Ты чё, постригся?», – я уже собираюсь спросить его об этом, но резко прихожу в себя. Это не моё дело. Меня не должна касаться Федина интимная жизнь. Мы ведь не парочка. У нас… что у нас?
Я снова заглядываю Феде в лицо. Этот придурок перебирает вещи, которые я притащила. Завтра он выйдет из дома в пять утра и доберётся до ломбарда где-то к десяти часам, загонит добычу и попилит между нами добычу. А что он будет делать потом? У него будет весь день, который он сможет потратить на что угодно… даже на другую женщину.
– Я в туалет, – резко встав из-за стола, сообщаю ему и двигаю к дверному проёму.
– Ладно… чё пугаешь, – бормотание Феди остаётся где-то позади.
Я прохожу по узкому коридору прихожей и приближаюсь к ванной комнате. За дверью старый грязный ремонт, который продолжается вот уже год. Федя никак не может его закончить с тех пор, как получил от правительства квартиру. Ему повезло, его не усыновили. Мне же повезло меньше.
В последний год батя вышел из тюряги и забрал меня из приюта. Я радовалась, как дура. Думала, типа вот он мой счастливый билет, вот она настоящая семейная жизнь, вот она бескорыстная «любовь», о которой я так мечтала.
Я подхожу к раковине и заглядываю в зеркало. В отражении моё уставшее серое лицо сливается с бетонными стенами позади.
Ага. Хрена-с два. Мои мечты рассыпались, как карточный домик, который батя подошёл и сдул, даже не приложив усилий. Этот кусок дерьма, этот урод, это чудовище во плоти… я мечтаю о преисподней. Хочу, чтобы ад существовал, и мой папаша горел в нём.
Опустив глаза ниже, я замечаю кусочки светлых волос в раковине и канцелярские ножницы на краю керамического бортика.
«Почему это так расстраивает меня?»
Выкрутив кран на полную мощность, я смываю волосы в слив и промываю лезвия.
«Зачем я это делаю?»
Никто не может ответить на мои вопросы. Никто не хочет отвечать на мои вопросы.
Я выхожу из ванной комнаты спустя пару секунд, так и не добравшись до туалета.
– Федь! – Выкрикиваю, стоя в прихожей. – Я погнала. Надо узнать, чё там с Ерке. Нельзя упускать мою маленькую золотую жилу.
Я слышу, как скрипят половицы и щёлкают механизмы в Фединой старой коляске. Он что-то говорит, но я не слышу, потому что пихаю последний рабочий наушник в ухо.
– Можешь не провожать! – Быстро накинув кроссовки, я открываю дверь. – Покеда, здоровяк, – и выхожу, захлопнув за собой.
«Прочь», – я сигаю, будто со склона, практически перепрыгивая ступеньки. – «Прочь», – хватаюсь за грязные перила и перекидываюсь через них, приземляясь на ноги этажом ниже. – «Прочь из этого дома», – с этой мыслью я влетаю в запертые двери подъезда, по которому разносится металлический гул и мой проглоченный злой всхлип.
Я познакомилась с дядей в пятнадцать лет. Отец и раньше представлял нас друг другу, но я никак не могла запомнить имя ближайшего родственника. Родной брат моего отца – статный, высокий, обаятельный джентльмен – таким он казался мне в пятнадцать лет.
Он был преподавателем истории древнего Востока и на застольях часто рассказывал о тонкостях своей профессии. А ещё он постоянно хмурился, когда я называла его дело «профессией». Наверное, для него это нечто большее. Я так думала, когда мне было пятнадцать лет.
– Амир, – я впервые подаю голос, когда автомобиль притормаживает. Сидя на заднем особо не поговоришь. Так ещё и дядя, судя по его хмурому виду, не настроен на беседу. Всю поездку он молча следил за дорогой. Иногда прибавлял и убавлял радио. Это в порядке вещей, я привыкла, что моё присутствие ему досаждает. Я ведь обуза. Пустое место. Нежеланный ребёнок. Я всё это знаю. – Прости, что тебе пришлось там появиться. Это недоразумение.
