Читать онлайн Нари Ади-Карана, Антология - За пределы атмосферы

Света не было. Декабрь – какой свет? Фонари тоже не горели. В небе, перед лицом и под ногами хлюпала однородная хлябь из воды во всех видах. В жидком, в виде тумана, мокрого снега и сочащегося под одежду холода. Густав хоть и старался поменьше везти ногами – так дольше удавалось не промокнуть, – но сил не было уже никаких: ел он крайний раз позавчера.

Именно крайний. Он запрещал себе употреблять слово «последний». Чтобы не накликать. «Последний» скажут на похоронах. А пока не зарыли, сопротивляемся.

Однако носы ботинок все чаще зарывались в водяной студень, и между пальцами уже чавкала кашица носков. Со слышным мерзким фырчаньем. Различать стены и заборы от решетки льющихся сверху струй делалось все труднее. И не хотелось аварийно завершиться на зубах местной собачьей стаи. А значит – надо что-то предпринимать, от движения с целью незамерзания переходить к целенаправленному движению, выбрать точку Б, куда и начать стремиться из находящейся в настоящий момент вот в этой луже точки А.

Пожалуй, лучше всего опять на станцию. Твердость и четкость известных Густаву железнодорожных правил внушала чувство надежности. Уже хлеб. Густав громко проглотил. Может быть, удастся разжиться какими-нибудь обрезками в буфете. Ноги сами влеклись по знакомой-перезнакомой улице. Строго говоря, не заслуживающей этого названия. Остатки асфальта, которым двадцать лет, две канавы по сторонам, избы за тесовыми заборами. Именно избы. Рубленые, с печками и сортирами системы «дырка» во дворах. Буквально завтра кончится двадцатый век. И до ближайшего метро всего полста километров.

Вот и станция. Хоть что-то светится электрическое. Не совсем одичание, не палеолит. Зеленый светофор. Маршрут в четную сторону. И что-то даже звякает на путях! Рефрижераторная секция пыхтит дизелем. Густав перешел первый путь и двинулся по тропинке вдоль него. Поравнялся со средним вагоном, жилым. Дверь была приоткрыта.

– Привет, служба! Что – жарко?

– Прр-эт, – донесся изнутри рычащий бас. И высунулась морда шириной со столовский поднос, такая же немытая и закопченная. Вдобавок заросшая жесткими колечками угольно-черной бороды. Густав слегка попятился.

– Чё трр-пхаешься? – с явным дружелюбием продолжил бас. – Хрр-шо в луже? Да-ай сюда! – И дверь распахнулась настежь.

Безработный бывший оборонпромовец поднялся в тепло и, понукаемый хозяином с той же насмешливой заботой, скинул с себя мокрую, каплющую куртку.

– А мокрр-ступы сюда, сюда, вот в эти опорр-ки влазай. – И сопревшие босые ноги гостя объяло засаленное тепло обрезанных по щиколотку валенок. Носки и ботинки зашипели на трубах, извивающихся змеевиком и образующих здесь печку. Через пять минут они с дизелистом рефсекции уже уплетали «быстролапшу» с хлебом и колбасой.

– Мой глаз ‘эрр-ный! Некуда, а?

Густав кивал, втягивая в себя лапшины одну за одной и не будучи в силах остановиться хотя бы для ответа.

– ‘И-ижу, ‘ижу. Даж не назва-сь. Вот я – Семён. Не Сёма какой-нюдь которр-ы-час, эти одесскь-таки штучки, не Сеня, ах вы новы-йи мои, а Семён. – В такт своей речи механик будто лепил из воздуха некие формы ладонями размером с галоши, и почти такими же черными от смазки.

– Густав.

Титаническое усилие отрыва от лапши все-таки следовало совершить. И удалось.

– Уу! Из э-ых? Рпр-сиррных? Ррыби… ну, это, а-а?

Конечно, Семён не мог знать всех причин, по которым Густав не любил своего паспортного имени Август. С детства грызло: что за чертова фантазия матушкина? Детсад хором измывался: ав-ав! И первые классы. Уже хотя бы назло им всем следовало – наоборот. Не Август, а Густав. К фамилии Норин не очень шло ни то, ни другое. Поэтому фамилию тоже отредактировал – предпочитал Нореш. Звучало не то на немецкий, не то на венгерский манер. Не разило родным болотом. И даже в паспорте подрихтовалось гладко. Густав покачал головой и снова углубился в лапшу, избавлявшую от всяких объяснений.

– Не-з э-ых, знацц? Не финик, не немчурра?

Густав снова покачал головой. Лапша была съедена, и Семён разлил чаю.

– Я чё тя у-а-щаю, а? Мой глаз ‘эрр-ный! Ты, то-о, прр-р-боры, п‘ма-эшь? ‘И-жу, п‘маэшь! Я тут сижу, п‘ма-эшь, заррос, как барр-бос! Барр-будос, а-а? А смену не шлют никак. Хош-ба в баньку, а-а? И ваще, эти, бомж-корробки, – он ткнул толстым волосатым пальцем в упаковку от быстролапши, – ррак в бр-рухе тут наживать? Врредно, все вр-ремя-то. Дак ты ба постр-рахо‘ал мене, а? Ну, там, дизель, насос, манометр-ры-дерьмометр-ры. Те-э так и так некуда. А тут тепло, сухо, лапшой тя прродовольствую на пару деньков. Смена пр-рыдет, спр-росит – Семён Изосим‘ч Шматков я. Пушшай домой звонят, они знают. А я впяр-род успею, дак я. А?

От тепла и сытости глаза слипались, в голове вращались шестерни размером с Семёнову физиономию. Мягко, маслянисто, наматывая приводные ремни из лапшин. Осознавать сказанное получалось не сразу. Сутки-двое в тепле и сухе, при еде, за запертой дверью. Да кто бы возражал! Иди уж в баню, благодетель!

– Шо они там думают, на Пр-рыдпор-рто‘ай! – снова раскатился рык механика, Густав очнулся и горячо закивал:

– Да конечно!

– Во, смотр-ры! – Семён хлопнул Густава по спине, тот чуть не упал с лавки, вскочил и вперился, куда показывали. Дизель. Топливный поплавок и прочее – как в авто. Термометр показывал, что в рефрижераторных камерах минус двадцать градусов.

– ‘А-асьмнадцать, не меньше чтоб. Ща выключить можно. Во, вот это. – И сам выключил. Стало тихо. В ошеломленной этой тишине Густав смотрел, как собеседник переобулся из вельветовых домашних туфель в кирзачи, надел на замасленную спецовку столь же замасленный ватник, водрузил на голову подшлемник, кустарно обшитый сверху болоньей, пошарил в кармане и сунул ему куда-то в тощий живот кулачищем – «вот те тррхгрранка, ды-стр-рэчи!» – вывалился вон. И зашлепал к платформе электрички.

Дверь захлопнулась, Густав упал на лавку и отрубился.

Проснулся, включил мотор, вскипятил кипятильником воды, съел оставленный запас лапши и опять заснул. А потом услышал, что в дверь стучат. Снаружи было все так же темно, до весны еще далеко, но какие-то трое – один в пальто и фетровой шляпе, двое в жеваных болоньях с капюшонами – требовали «кто выдаст груз и примет документы».

Вначале не собирался открывать вообще.

– Открой! Выходи! Мы же слышим, ты там есть!

– Ну что колотите? Не уполномочен!

– Намочим! Гы!

Совали в окошко какие-то бумаги, ругались черно, сулили то «водки залейся», то «дадим заработать».

– Чем заработать?

– А разгрузишь!

Поденничать, окончательно переходить на положение бомжа не катило. Тем более когда предложение озвучивается в стиле «чеа-эк, шубу его бла-ародию». Отсиживался. Доел остатки хлеба. Трое исчезли. Кажется, удалось еще поспать. Потом они появились снова. Уже не втроем. А много. И взяли рефсекцию в правильную осаду. Сменяясь, стучали палками и железяками, кричали, уговаривали. От шума и стука начала болеть голова. А Семён, который только и мог прекратить эту свистопляску, точно провалился куда-то. И смена «с Предпортовой», как он выразился, не шла и не шла.

Густав высидел в осаде сутки, поглядывая на приборы – ведь все-таки нормальному человеку обещал сохранить груз. А дальше случилось неизбежное: кончилось горючее.

– Эй, долбодубы! Что за груз-то?

– Куры!

– Весь заберете? Быстро?

– Весь! А быстро, как шофера поедут…

Документы, которыми тряс, шулерским веером раскидывал деятель в пальтишке, казались солидными. Какой-то «Интегралкоопторг». Колосовский район, деревня Зяблицы, улица Мелиораторов, 11. Одних печатей – в глазах рябило. Доверенность, паспорт, копии того и другого. И ведь близко, от силы километров двадцать. Таки поедут. Быстро.

– Тогда – дополнительные условия. Работать буду, но оплата частично товаром.

Срубили пломбу – и пошло-поехало! Грузчики сновали муравьями, Густав среди них, а коробки с мороженой курятиной летали ласточками. Громоздились на самодельную «рохлю» и подымались ею под потолок рефрижераторных фургонов. Один, второй, третий – и вот один из четырех вагонов пуст, потом еще, еще один… уф, последний, четвертый! А Семён, заруби его ежом, пропал – как корова языком слизнула!

Естественно, и роняли, и били груз. В одной коробке – хрястнули вдребезги – оказалась вообще пересортица. Кроме куриных тушек, какие-то плитки. «Галины-бланки», что ль. Только покрупнее. Фантики без надписей. Вот ее Густаву и оставили. Совершенно бесплатно. И дизель водилы ему залили из своих баков – тоже бесплатно. Он обнаглел, пару раз менял условия договоренности на ходу. В итоге кроме расхристанной коробки мороженой курятины и непонятных плиток заполучил на руки еще и некоторую сумму денег. Какую – интересоваться уже не было сил. Спровадил всю шоблу и рухнул отсыпаться.

Проснулся голодный – просто волком вой. Наверно, плитка с неподписанным фантиком – самая быстрая еда? Врубил мотор, зарядил воду кипятить. Только схватился сорвать фантик – о-оп! На глазах пустая белая бумажка заполнилась картинкой. Похожей на штрих-код. Именно на глазах, постепенно проявляясь. От пальцев к краю плитки.

Положил на столик. Так же неторопливо картинка исчезла. Снова взялся рукой. Пошла прорисовываться. Цветные полосы. В ряд. Красные, желтые, зеленоватые. Потом круги. Тоже красные и желтые. Некоторые круги слеплены вместе, словно выросли один из другого. Потом мелочь черно-белых квадратиков. Перевернул. На обратной стороне – узкий длинный прямоугольник, зачернено больше половины. Только теперь обратил внимание: упаковка-то не бумажная. Скользит шелковисто, ни дать ни взять плюш. Пластик, точно. Но пальцы не помнили такого ощущения. Густав готов был бы поклясться, что именно такого пластика в руках сроду не держал.