Шофер погудел, и тот съехал на обочину, так и не взглянув на них и не притронувшись к рулю. Когда они проезжали мимо, полковник высунулся, чтобы поглядеть, какую он читает газету, но заголовка не было видно.
– По-моему, теперь вообще не стоит строить себе красивых домов или церквей и нанимать этого, как его – как вы его назвали? – писать фрески.
– Джотто. Но это мог быть и Пьетро делла Франческа и Мантенья. И даже Микеланджело.
– Вы, видно, здорово знаете всех этих художников?
Теперь они ехали по прямому отрезку дороги и, стараясь наверстать время, гнали так, что один крестьянский дом словно наплывал на следующий; они почти сливались друг с другом, и видно было лишь то, что находилось далеко впереди и двигалось навстречу. За боковым стеклом тянулся безликий плоский пейзаж зимней равнины. «Я, пожалуй, не так уж люблю быструю езду, – думал полковник. – Хорош был бы Брейгель, заставь его наблюдать натуру из мчащегося автомобиля!»
– Художников? – переспросил он. – Да нет, Бернхем, не так уж много я про них знаю.
– Моя фамилия Джексон, господин полковник, Бернхема послали отдыхать в Кортину. Хорошее место, господин полковник.
– У меня, видно, память сдавать стала, – сказал полковник. – Простите, Джексон. Да, место там хорошее. Кормят недурно. Уход приличный. И никто к тебе не пристает.
– Это верно, господин полковник, – согласился Джексон. – Но я вас спросил о художниках из-за всех ихних мадонн. Я решил, что и мне надо посмотреть картины, и пошел во Флоренции в самое большое заведение, какое у них есть.
– Уффици? Питти?
– Понятия не имею, как оно называется. Но самое большое, какое там есть. Смотрел я, смотрел, пока меня от этих мадонн не замутило. Верно, тот, кто в картинах мало разбирается, только и видит что одних мадонн, и очень ему от этого муторно. Знаете, что мне кажется? Вы, верно, заметили, как все они тут помешаны на этих своих bambini[1], и чем меньше у них еды, тем больше bambini, а им все мало! Вот я и думаю, что их художники тоже были большими любителями bambini, как все итальянцы. Не знаю, те ли именно, кого вы назвали, и поэтому о них разговор особый, да вы меня и поправите, если я что скажу не так. Но мне лично сдается, что все эти мадонны – а я их, ей-богу, навидался досыта, – или, вернее сказать, все эти художники, которые только и знали, что рисовать мадонн… у всех у них только и было на уме что bambini… не знаю, поймете вы меня или нет…
– Не надо забывать, что им приходилось писать на одни только религиозные сюжеты.
– Это конечно, господин полковник. Значит, вы считаете, что взгляд мой правильный?
– Пожалуй. Только дело тут все же обстоит сложнее.
– Понятно, господин полковник. Взгляд мой на это дело еще не вполне окончательный.
– А у вас есть еще какие-нибудь взгляды насчет искусства, Джексон?
– Нет, господин полковник. Пока что я додумался только насчет bambini. Но чего бы мне хотелось – это чтобы они покрасивей нарисовали ту горную местность вокруг Кортины.
– Там родина Тициана, – сказал полковник. – Так по крайней мере считают. Я спускался в долину и видел дом, где, как говорят, он появился на свет.
– Шикарное место, господин полковник?
– Не очень.
– Ну что ж, если он рисовал картины с тех гор, – там такие скалы, ну прямо в цвет заката, сосны, кругом снег и остроконечные шпили…
– Campanile, – сказал полковник. – Такие, как там, впереди, в Чеджии. Колокольни.
