– Чай, много побило у вас людей?
– Немало. Намедни одного пушкаря хватило, да еще не самым ядром, а осколком от стены… Не пикнул даже бедняга, пополам голову разнесло… Со мной рядом стоял.
– Рядом? – переспросил Оська, даже зубы у него застучали о край чашки с брагой.
Ананий сурово покосился на него:
– А тебе, Оська, я вижу, больно жизнь дорога?!
Смутился Осип, голову опустил, побледнел еще более.
– Что ж, кому помирать охота? – пробормотал он.
– За обитель-то святую? За веру-то? – грозно проговорил Ананий. – Смей ты у меня еще такое слово молвить!..
– Да разве я отрекаюсь? Христос с тобой! Что он меня, братцы, ни за что ни про что изобидел? – плаксиво прибавил младший Селевин.
Ананий пуще нахмурился:
– А к тому я это тебе молвил, что вижу я в тебе робость, вижу шатание великое… Не с радостью, не с легким сердцем подставляешь ты грудь под пули за обитель святую. Ой, крепись, Осип! Крепись, говорю… молитву читай! Силен лукавый, и хитры пути его!
Помолчали все. Ананий, пригрозив брату, задумался. Суета и Данила прислушивались к гулу пушечному и поглядывали – не пора ли на стены идти?..
– Надо бы, други-товарищи, той большой пушке ляшской как-никак жерло заткнуть, – сказал наконец старший Селевин. – Не то много она у нас людей сгубит… Отпрошусь-ка я у воеводы ночью за стены… Товарищей поудалее наберем; может, и доберемся до трескотухи горластой. Попытаем счастья, ребята?..
– Попытаем! – отозвались весело Данила, Суета и даже Оська скрепя сердце.
– Пушкаря Меркурия возьмем. Он места здешние знает, да и к делу огнестрельному привык…
Стали они горячо толковать о ночной вылазке.
Вдали из дверей трапезной вышел воевода князь Григорий Борисович; не торопясь пошел он между трапезующими воинами, приветливо на них поглядывая.
– Досыта ешьте, молодцы. Раньше ночи со стен не пущу.
Бодро поглядывали монастырские бойцы на своего храброго воеводу, на его поступь смелую, на плечи могучие…
– Дозволь, княже, слово молвить, – сказал старший Селевин, пробравшись к нему сквозь толпу. – Да не здесь, на народе, а в сторонке где…
Повел его с собою воевода за угол башни, где пусто было. Ласково светились зоркие очи воеводы, весело улыбался он, слушая про затею богатыря Анания…
– Доброе дело ты замыслил, молодец. Да нелегко свершить его удачно. Догонят вас ляхи, перерубят всех…
– А я тайный ход нашел, князь-воевода. Мне старцы показали – у Сушильной башни. И неведомо будет ляхам, как мы из обители выйдем и как вспять уйдем…
– Попытай, молодец, счастья… Только обождать надо: чай, скоро ляхи на приступ пойдут – тогда мне все добрые воины понадобятся… Ты, что ль, у Красных ворот стоишь?
– Там, воевода. И молодцев удалых я подобрал…
Не пришлось воеводе с Ананием беседу до конца довести. С Водяной башни послышались громкие крики, на стенах – видно было – народ заметался…
– Воевода! – подбежал к князю Долгорукому стрелецкий сотник. – Пушку у нас подбили! Поранили многих.
Кинулся князь Григорий Борисович в то место, где беда стряслась. Поспешили за ним и другие воины.
Всему виной опять была Трещера… Так из нее метко ядро пустили, что оно смяло медное жерло у лучшей обительской пушки, что палила в ляхов с Водяной башни. Потом отскочило ядро и поранило трех пушкарей; Меркурию Айгустову тоже ногу задело… Оробели непривычные воины…
– Эй, чего всполошились! – загремел воевода, взбираясь на башню. – Тащите другую пушку со стены боковой. А эту, негодную, вниз сбросьте!
