Нож, который мальчишка подал мне со стола, был изрядно сточен и не слишком удобен. Но картошку я чистила, скидывая еду в миску. А брат сидел рядом, мотыляя перед лицом Джейд бывшим когда-то красным, а теперь пыльно-розовым лоскутом. К моему удивлению, малышка искренне радовалась, пытаясь схватить тряпку рукой.
Ели мы также на полу. В одной из плошек поменьше я размяла деревянной ложкой картофелину, добавила молока и сперва покормила девочку, которая ела жадно и неопрятно. По-хорошему ей нужен был слюнявчик. Обычный нормальный слюнявчик, чтобы не пачкать одежду. Но искать впотьмах нужную ткань или что-то придумывать у меня просто не было мочи. От всех событий вечера навалилась сильная усталость. Ирвин, глянув на меня исподлобья, робко спросил:
-- Может, это… того…маслица возьмем?
Я машинально кивнула, и он вытащил откуда-то бутыль мутного стекла с удивительно вкусно пахнущим подсолнечным маслом. Бережно плеснул на донышко одной из мисок, притащил со стола кружку с отбитой ручкой, где хранилась крупная серая соль, и щедро посыпал масло.
Ели мы руками, макая некрупные, но сахарные клубни в это ароматное масло. И надо сказать, что вкуснее я ничего в жизни не пробовала. Впрочем, это и не удивительно. За едой Ирвин, чавкая и роняя крошки, рассказывал о том, что его мать похоронили три дня назад. То есть все это время девушка лежала без сознания и, соответственно, без еды. Поэтому и казалась мне картошка просто божественно вкусной!
Масло в светильнике нужно было экономить, – так сказал мальчик. Спорить я не стала, послушно уложила уже задремывающую малышку на топчан в груду тряпья. Её брат лег с краю, чтобы не дать ей упасть, а я задула светильник и в темноте побрела к своей койке.
А дальше у меня случилась самая банальная истерика. Я рыдала и тихо завывала, прикусывая зубами угол грязной подушки, чтобы не перепугать детей воплями, и никак не могла успокоиться. Мне казалось, что моя жизнь в этом аду завершится очень скоро…
5. Глава 4
В комнате стоял серый полумрак. Я проснулась несколько минут назад. Дети еще спали. Вставать не хотелось совершенно. Что меня ждет здесь, в этом кошмаре?! Чужие дети, голод, грязь и нищета…
Сейчас, лежа в грязном тепле постели, я даже не так сильно ощущала вонь вокруг. То ли притерпелась за ночь, то ли мой мозг уже воспринимал эти запахи как естественные. Где-то далеко голосили петухи, а организм резко затребовал посещения туалета. Выбиралась я из постели неохотно, но очень тихо, боясь разбудить детей. Сейчас они, по крайней мере, молчат, и девочка не плачет. Не могла же я в самом деле считать их родственниками!
На улице было довольно зябко. Кажется, в этом мире дело шло к осени. Об этом говорила и пожухлая трава, и почти полностью выкопанный огород. За серым покосившимся забором окрестности почти не просматривались, только слева торчала крыша соседнего дома и видны были верхушки двух уже облетевших деревьев. И соседний, и мой собственный дом были сложены из грязно-серого песчаника. Оба с черепичными, тронутыми моховой зеленью крышами.
Торопливо перебирая босыми ногами по стылой земле, я почти с удовольствием вернулась в дом, уже не так пугаясь его омерзительных запахов: там было значительно теплее, чем на улице. Села у стола и с тоской осмотрела тошнотную обстановку комнаты. До чего ж она убогая! И эта куча прелой соломы прямо на полу, и заставленный грязными плошками и мисками стол, и неприкрытый котелок с остатками картошки, над которым назойливо и противно жужжала поздняя осенняя муха. Жирная навозница переливалась драгоценной зеленью даже в утреннем полумраке и все жужжала и жужжала…
