Забудь о любви - страница 4

Это иррациональный страх – мы живём в одном городе, вполне можем встретиться случайно, но мир пошатывается, и я опускаюсь на край стола, проталкивая воду в горло, перехваченное спазмом.

Прижимаю холодный стакан к запястью, концентрируя внимание на острых носках глянцевых туфель. Душит потерей. Рвано дышу, уговаривая себя, что это просто портрет, часть экспозиции, которую поменяли. Или это последствия развода? Серафима больше не хочет, чтобы он на неё смотрел? В любом случае тише, Алёна. Нельзя, чтобы в таком виде тебя застала бывшая жена любимого мужчины.

Успокаиваясь, веду взглядом по длинной доске пола, пока не упираюсь в плоский прямоугольник, упакованный в крафт. Он такого же размера, как фотографии в галерее. Мелькает догадка, и дальше тело перестаёт подчиняться мозгу, который включил на максимум все сигнальные системы, запрещая открывать. Руки сами развязывают шпагат, разворачивают бумагу, и меня слепит лучами солнца.

Это барельеф под стеклом. Узнаваемый силуэт Тимура наполнен словами разной величины, выполненными каждое в своей технике. Самые крупные – ЛЮБОВЬ и ДОВЕРИЕ, а ещё преданность, близость, забота и искренность, нежность и страсть, свобода, уважение и много мелких, которые не могу разглядеть из-за опускающейся пелены.

Если тот взгляд был признанием Тимура тому, на кого смотрит, то это – признание её ему. Слова-чувства, вылепленные неравнодушными пальцами, наполняют мужскую фигуру как воздух, как вдохи и выдохи, предназначенные для двоих. Поэтому не висит на виду, и, скорее всего, выставляться не будет. Слишком интимное, личное, своё.

От этой картины исходят иные волны, проникая в поры незаметным ядом. Колени снова подкашиваются. Она его ЛЮБИТ или он её? Она ему ДОВЕРЯЕТ или он ей?

От отравления схожу с ума. Стоп, а как же развод? Бывшая секретарша Тимура написала, что Серафима даже на суд не приехала – не желала встречаться. Тогда что это? Её фантазии? Тоска по ушедшей любви или примирение?

Нет, нет, нет. Распространяясь, яд причиняет настолько невыносимую боль, что необходимость прекратить происходящее любым способом затмевает всё прочее. Трясу головой зажмурившись. Не отступает.

На самом деле, когда от тебя зависит большое количество людей, нельзя позволить себе истерику. Репутация в моём мире – если не всё, то очень многое. Никто не пожертвует деньги в фонд, которым руководит неуравновешенная истеричка, поэтому моя импульсивность самыми толстыми канатами привязана к двум чугунным битенгам – рассудку и воле. Но только что узлы развязались, и путы исчезли в воде. Без опоры меня мощным течением уносит от берега. Таймер тикает, будто на бомбе. Три, два, один, пружина рывком распрямляется… Бум.

Стакан, лежащий в руке, летит первым… Следом – мраморное пресс-папье, потом что-то из техники и какие-то мелочи… Мне жизненно важно разбить эти чувства вдребезги. Со звоном и треском, на самые мелкие части, чтобы потом не собрать и не склеить.

Осколки рассыпались, но слова абсолютно целы, лишь картина на гибком основании намного сползла из рамы. Поэтому, скользя по стеклянной каше, я хватаюсь за край и рву её на части, не чувствуя острых стеклянных крошек. Просто хочу, чтобы этого не существовало. Нигде, никогда.

Я, кажется, плачу, потому что уже ничего не вижу. Из коридора доносятся голоса – люди спешат на звуки погрома. Перед тем как упасть и удариться затылком об угол стола, я успеваю подумать, что вновь в этой студии что-то разбилось, и услышать взволнованный голос отца: