Мы очень сблизились с мистером О. Я многому у него училась, и мой голос становился все сильнее. Отношения между нами поначалу были нормальные. А потом все стало плохо. Потому что однажды вечером, когда мы репетировали сцену на скамейке, он ни с того ни с сего с размаху ударил меня по лицу, очень больно ударил. Я расплакалась, а он сказал: если я хочу быть Джули Джордан, то мне надо узнать эти ощущения. Сказал, что проделывал это с другими своими ученицами, и это всегда работало. С тех пор он бил меня всякий раз, когда мы с ним оказывались наедине. В основном это были пощечины, но однажды он меня просто избил. А потом, помню, обнял и стал целовать. Сначала в лоб. Потом в нос. А потом в губы. Вот так я впервые поцеловалась по-настоящему. Обо мне что только ни говорили, но я ни одного мальчика даже в щечку не чмокнула до этого поцелуя. Он был омерзителен. До сих пор помню толстый язык у себя во рту и запах мятных леденцов. Первый секс может быть плохим. Но не первый поцелуй. Он должен быть потрясающим. Если ты терпеть не можешь целоваться – а я с тех пор возненавидела поцелуи, – значит мало надежды на что-то другое.
Джули Джордан, черт бы ее побрал.
В итоге синяки заметила учительница английского. К тому времени их уже было много. Я ей рассказала, что происходит на индивидуальных занятиях. И начался сущий ад. Меня вызвали в кабинет директора, он обозвал меня выскочкой. Сказал, что я распутная и нарываюсь на неприятности. Я тогда еще не понимала, что значит „распутная“, пришлось заглянуть в словарь. А потом к нам домой явился представитель совета по школьному образованию. „Это очень серьезные обвинения, – сказал он родителям. – Они будут иметь серьезные последствия для вашей дочери“, и все такое…
Разумеется, предки перепугались до смерти. Собственные родители уверяли, что никто за меня не вступится, потому что все любят мистера О., и он же, в конце концов, не изнасиловал меня. Уговаривали сказать, что я все выдумала, а на самом деле ничего не было, чтобы все само собой затихло. Так я и поступила. Отказалась от своих слов.
А потом он взял и убил ребенка. Мистер О., я имею в виду. Девочку одного возраста с моей младшей сестрой.
Откуда мне было знать, что такое произойдет?
Да и кто бы мне поверил?»
В первый раз слушая запись на телефоне, Рут думала, что заболела. Невозмутимый голос Эмити, рассказ о том, что проделывал с ней Итан Освальд и как на это отреагировали люди, вызывал в ней такую ярость, что она едва могла пошевелиться.
Все, на что она теперь способна, это лежать на кровати и смотреть в потолок, вновь и вновь воспроизводя рассказ Эмити. Двигаться больно.
– Просто не злись на нее, – говорит Бет со своего обычного места в изножье кровати.
– На Эмити я не злюсь, – возражает Рут, хотя в душе признает, что все-таки немного злится. А может, и не немного.
Она садится в постели.
– Нужно вывести Ресслера, прежде чем идти на работу, – говорит она Бет.
Это правда, но не вся. Кое-чем в этой записи Рут пока не готова поделиться с Бет. Для начала ей бы самой еще разок это прослушать. Если она об этом расскажет, все поменяется кардинально.
– Пойдем, малыш, – говорит она псу, берет телефон и наушники и направляется к двери.
К концу посиделок в ресторане Эмити определенно была под хмельком.
– Замечательно посидели, – сказала она, словно минуту назад не было разговора о худших моментах ее жизни.
