На первом этаже двухэтажного дома была тихая и полупустая комната со старым диваном и сундуком, набитым дядиными книгами. В жаркие дневные часы больше всего я любил, завалившись на диван, читать. И сейчас я глянул с тоской на недочитанную книгу, но на крыльце стояла готовая батарея ведер и бидонов разных размеров, которые бабушка выдавала нам согласно возрасту, и о чтении пришлось на время позабыть
– Десять раз, – крикнула сверху бабушка, – буду считать!
Улочка, обсаженная тополями, делала крюк и заканчивалась у старой церкви из темного замшелого туфа. Тут же был и единственный на все село родник, который бил сильной струей из бронзового наконечника, торчащего из полуразбитого хачкара. Вода набиралась в длинную поилку, возле толпились вперемешку куры, гуси и воробьи.
Здесь было место встреч деревенских женщин, которые не торопились расходиться, судача о новостях, знакомых, погоде – обо всем вперемешку. У входа в церковь на плоских, нагретых солнцем камнях всегда сидели несколько старушек в платочках. Шум, гам, смех женщин, кудахтанье кур, колокольный перезвон – эти звуки примешивались к шуму воды из родника, которая била так мощно, что ведро заполнялось буквально за несколько секунд и нужно было изловчиться, чтобы не обрызгаться при этом.
На пятом по счету походе за водой, когда я наполнял и отдавал сестрам их ведерки и бидончики, я увидел позади в очереди высокую девочку, явно не деревенскую, одетую по городской моде и в слишком короткой по деревенским меркам синей юбке. Она весело смеялась и говорила о чем-то с другой девочкой, смуглолицей толстушкой в длинном сарафане.
Перед тем как заполнить свои ведра, я пропустил стоявшую сзади женщину с бидоном в одной руке и младенцем в другой, а затем и подружку-толстушку. В итоге оказался рядом с высокой девочкой, и чем больше я на нее смотрел, тем больше она мне нравилась. Она оказалась одного роста со мной, большеглазая, с немного круглыми щеками и черными вьющимися волосами до плеч. На шее блестел медальон.
Незнакомка смело улыбнулась, и на щеке появилась ямочка. Точно такая же имелась и у меня, из-за чего я старался поменьше улыбаться. Я вдруг увидел себя со стороны – худой неуклюжий мальчишка, с ободранными коленками, пропустил свою очередь, чтобы таращиться на красивую взрослую девушку-старшеклассницу.
Но в этой улыбке незнакомки и ясном искрящемся взгляде мне почудилось, что я ей понравился и она одобряет мою уловку. Никому я так долго не смотрел в глаза и продолжал бы смотреть, если бы она не рассмеялась:
– Ну, чего ждешь? Наливай.
Я моргнул, проглотил слова и жестом показал ей, что уступаю. За моей спиной кто-то недовольно заворчал.
На обратном пути я чувствовал, что лицо у меня горит, оставшиеся походы к роднику пролетели незаметно. Каждый раз, огибая церковь, я искал глазами в толпе у родника белую блузку и синюю юбку, но, видимо, в том доме, куда она приехала погостить, сегодня был не банный день.
Вечером бабушка по очереди купала нас в большом тазу и, когда дошла моя очередь, я заявил, что сам помоюсь.
– Меня застеснялся? Или, думаешь, подался в длину и сразу взрослым стал? – рассердилась бабушка. – Давай раздевайся, и без разговоров.
После купания я отправился поиграть в карты к Валерику, который жил двумя домами подальше от нас. Его из Тбилиси привозили обычно на все лето, как и нас из Еревана. Но по сравнению с нашим его пребывание в деревне было просто королевским. Во-первых, ему повезло с бабушкой, которая не контролировала каждый шаг. Во-вторых, у него водились деньги, и он мог покупать сладости в деревенском магазине. И в-третьих, у него был переносной японский кассетник. Он делился со мной своими благами, больше из-за того, что я обладал лучшей в мире рогаткой и временами одалживал ее на пару часов.
