Он меня ломает и собирает обратно. Как неживую куклу. Да, вначале пытается довести до оргазма, а когда улавливает, что не может, наслаждается в одиночку.
Это не просто ранит. Лупит наотмашь.
Сила мужчины против слабости женщины.
После всего я еще долго лежу, глядя в темную пустоту, и не знаю, что делать. Случившееся растаптывает моё самолюбие. Иначе как насилием назвать происходящее не поворачивается язык. А мысли, бешеными белками бегают от вопроса: «Куда подевался мой добрый и понимающий супруг?» до: «Развод неминуем в любом случае».
9. Глава 8
– Вот же сволота!
– Жанн…
– Говнюк навозный!
– Жаннусик…
– Козел безрогий!
– Рыкова!
– Мерзавец! Подлец! Смерд безрогий!
– Безрогий уже был, – хмыкаю и делаю большой глоток красного сухого из уже полупустого бокала. Второго за вечер.
Мы сидим с Жанетт на кухне в ее трешке, доставшейся от родного отца, той самой квартире, которая не дает покоя ее мамашке и сводной сестрице, и наслаждаемся тем, что перемываем кости «моей» родне.
А еще пьем Эмилио Моро и едим сыр с нектаринами.
Вкусно всё. И «вода», и еда. Но, главное, душа отдыхает, что особенно мне требуется после вчерашней выходки мужа.
– Во-о-от мало был! – рычит подружка и стукает ладошкой по столу. – Надо, чтобы много и основательно! Ишь ты, чертов маменькин сынок! Путевку он заграничную своей Грымзе Александровне купил, нет бы намордник на гнилой рот. Нет, я одного не понимаю, Сёсёма что? Реально дурак? Он не догоняет, что его мамаша, тьфу-тьфу-тьфу, не к ночи нечисть будет упомянута, тебя третирует каждый раз, как вы пересекаетесь?
– Она успевает сделать это в те моменты, когда он отсутствует, – озвучиваю уже ни раз обсуждаемый момент.
– А при нем?
– А при нем всё сводится к тому, что я – грубиянка и невоспитанная девка, не уважающая старость… – хлопаю себя по губам и качаю головой, хихикая, – я хотела сказать зрелость. Татьяна Александровна дико бесится, когда я намекаю на ее возраст.
– Ну да, конечно, никто ж не замечает, как она профессионально «песком дорожки посыпает». Или думает, что красная помада на узких змеиных губах её круто молодит? Кстати, она не поменяла эту свою жуткую алую зарю на что-то менее ядреное?
– Не-а, – мотаю головой, – всё та же. Матовая.
– А контур бордовым карандашом обводит?
– Угу, – киваю, отправляя оливку с лимоном в рот.
– Же-е-есть, – выдыхает Жанетт.
– Ага-а.
Дружно переглядываемся, одновременно кривим губы, изображая куриные гузки, и спустя секунду прыскаем, давясь смехом.
Господи, как хорошо, когда есть такие подруги, понимающие тебя с полувзгляда, как моя Жаннуська.
– Кстати, – вдруг прищуривается Рыкова. – Нюш, а скажи-ка, солнце, у вас с Сёсёмушкой всё в порядке?
Замираю на мгновение, залипая взглядом в одной точке. Потом резко смаргиваю наваждение и растягиваю губы в улыбке.
– Вроде, да. А в чем дело?
Сжимаю ладонь под столом, чтобы не дрожала.
– Ты сегодня странная, – делится подружка наблюдениями. – Я по твоему благоверному и вкривь и вкось потопталась, а ты не только не бросилась его защищать, как всегда до этого делала, а даже поддакиваешь.
– М-да? – морщу нос и отпиваю еще один глоток. – Ну, будем считать, что это ему месть… – «…за скотское поведение», – произношу мысленно, в слух же иное, – за то, что маму ценит больше, чем жену.
– А вот и правильно, Нюш! Нельзя себя в обиду давать, иначе сядут и поедут, свесив ножки. Совсем ценить перестанут, а пользовать станут по полной. Будто ты им по жизни должна.
