– А родился?
– А родился здесь.
– Во как… А сейчас что, на экскурсию или с концертами? – пытается время от времени поддержать разговор водитель.
– Деда проведать, он у меня один остался, бабушка умерла недавно, а потом…. Там видно будет…
– Н-да…. Стариков одних бросать негоже. Деду сколько?
– Семьдесят два стукнуло.
– Молодой ещё, бегает небось.
– Инвалид он, всю жизнь на кузне работал, спину сорвал. Потом ноги отказали… – тихо отвечает Михаил, и очень хорошее утреннее настроение потихонечку начинает таять.
– Вот как оно… – в тон ему ответил таксист и больше уж вопросов не задавал.
Он проехал точно указанным маршрутом, действительно не особо торопясь, обгоняя только ползущие троллейбусы, и остановился недалеко от перекрёстка.
– Здесь дед живёт? – спросил он, указывая на ближней к перекрёстку дом.
– Нет, вот в той второй от перекрёста пятиэтажке.
– Так я подвезу, – таксист тянется к ручке передач, но Михаил останавливает его:
– Я пройдусь, родиной подышу, – протягивает два рубля и улыбается в ответ.
– Эх… – вырывается у таксиста…
Он крутит меж пальцев два чуть мятых рубля, и Михаил уже подумал, что вот сейчас он скажет, что надо бы добавить, ан нет —таксист возвращает один рубль назад:
– Гуляй… Дыши…
2
Дед живёт на первом этаже. Дверь его квартиры некрашена, наверное, со дня постройки этого дома. Ого, да она ещё и не заперта!
Михаил тихо открывает дверь и…
– О, Господи, как же здесь… – он долго мысленно подбирает слово, но так и не находит. Таких запущенных квартир он ещё не видел!
Ставит баян в маленькой тесной прихожей, где и двоим-то развернуться проблемно, и заглядывает в зал.
Сильно похудевший и осунувшийся дед сидит у окна спиной к нему и читает книгу, на носу у него две пары очков.
Михаил долго стоит, боясь испугать деда своим внезапным появлением, а тот перелистывает страницу и снова углубляется в чтение.
– Доброе утро, дед! – тихо говорит Михаил.
Дед не слышит.
Тогда Михаил подходит и встаёт с боку, чтобы попасть в боковое зрение деда, и тут только вспоминает, что правым глазом дед ещё и почти ничего не видит, присаживается на старенькую скрипучую с облезшей зелёной краской табуретку, ждёт…
Дед через некоторое время бережно откладывает книгу на пыльный подоконник, снимает две пары очков, трёт глаза и лишь потом поворачиваясь всем телом, скользит взглядом мимо, но уже в следующие мгновение его голова поворачивается, и взгляд упирается в лицо Михаилу:
– О! Ты уже здесь! А я тебя так рано и не ждал, мать телеграмму прислала – к обеду будет! Ну, здравствуй, что ли?! – он тянет к нему руку, но со стула не встаёт.
Михаил подходит к нему – крепко обнимает:
– Здравствуй, дед, я скучал по тебе! Сильно скучал.
У деда по лицу бежит слеза из левого глаза, а правый как-то неестественно глубоко провалился.
– Не плачь! – растерянно шепчет Михаил.
– Да, я стараюсь… – чуть срывающимся голосом говорит дед. Но уже в следующую минуту к нему возвращаются бодрые, чуть повелительные интонации – дед всегда был не прочь немного покомандовать, вот и теперь слышно командное:
– Марш на кухню, там борщ на плите, будем есть!
– Дед, так я ещё не голоден, перекусил на вокзале! – радуется Михаил тому, что дед так скоро взял себя в руки.
– Так я не ел, мне положи. Я вот только на лошадку сяду и мигом доскочу (Михаил уж и забыл, что дед сильно окает и поэтому «доскачу» у него звучит как «доскочу», с ударением на второе о).
