Стояна, развернувшись, резко и хлестко ударила сына ладонью по щеке:
– Не смей так говорить про сестру, – крикнула она на остолбеневшего ребенка и, встряхнув его за плечо, добавила, – и ничего про нее никому не рассказывай, особенно попу, понял?
– Да, – зарыдав отозвался ребенок.
Стояна сникла.
– Прости меня…
Златогор вскочил и забился куда-то за печь, Стояна, закрыв лицо руками и всхлипнув, опустилась на скамью.
Яролика побледнела.
– Простите, – задрожала она. – Я не… я…. – она столкнула ветку на пол и бросилась к брату. Они обнялись, девушка ласково гладила мальчика по голове.
Живко тяжело поднялся, посмотрел на Стояну и вздохнул.
– Ну будет… – он положил руку на плечо жены. – Златко, сынок, не плачь. Прости маму. Но что она сказала, запомни. Не рассказывай никому. Ну идите сюда, детки.
Заплаканные Яролика и Златогор выбрались из-за печи и побрели к родителям. Стояна обняла и поочередно крепко поцеловала детей. С минуту она держала их в объятиях, потом поднялась и утерла слезы.
– Яра, завари чаю, – вздохнула она, – и варенья достань грушевого. А я пойду к теленку, посмотрю, как он там. Живко, сходишь со мной?
– Пойдем, Стоянушка, – вздохнул лесничий, погладил обоих детей по голове и двинулся следом за женой.
Всунув ноги в валенки и накинув полушубки, они вышли из дома. Поднялась вьюга, и хлева, стоящего в трехстах метрах от дома, не было видно. Муж и жена зашли внутрь и притворили дверь. Стояна было взяла лампу, чтобы засветить, но вместо этого поставила ее на пол повернулась к мужу, обняла его и зарыдала, уткнувшись лицом в его грудь.
Тот обнял ее и начал поглаживать жену по волосам.
– Ну тише, тише, зоренька моя. Будет плакать. Все хорошо будет, – шептал он, сам не веря в свои слова. – Не плачь, родная.
– Прости меня, – рыдала Стояна в темноте, прижимаясь к мужу, – я знаю, что заела тебя и детей. Но что я буду делать, если ты пропадешь? Я не уберегу ее без тебя, Живко! Почему ты не отвадишь ее от Козарина? Может, он и не боится за свою дочь, а я боюсь! Живко, Живко, ну давай жить как все! Все Христу молятся – и ты молись! Не все ли равно? Богам неважно, как их называют! Не поощряй ты ее! Что с ней дальше-то будет? В лес уйдет, к твоей матери жить? Да за Всемилой придут не сегодня завтра! Лучше ты и ее забери, пусть с нами живет! Будем как все жить, и все будет хорошо, а так я и минуты покоя не знаю!
– Нельзя же так, Стояна! – с мукой воскликнул Живко. – Ведь наступаем себе на горло, кем становимся… Подумать страшно. Страшно… Не в богах ведь дело, а в том, кто у власти сейчас. В страхе ведь живем, под подлецами ходим… Ну не плачь, не плачь, моя зоренька. Родная моя, любимая… Уберегу я ее, всех вас. Клянусь. Никто не узнает.
– Все про твою мать и так уже знают, – всхлипнула Стояна, – а Яролика у нее целыми днями околачивается. Люди не идиоты. Вот именно, что в страхе живем, а ты себя так ведешь, будто мы все вечные!
Живко молча поглаживал плачущую жену по волосам. Все это он знал, но не мог лишить дочку ни учебы, ни наставлений бабушки. Слишком сияли глаза Яролики, когда она занималась любимым делом.
– Мать к нам не пойдет, – тяжко вздохнул наконец Живко. – Она всю жизнь возле леса прожила, говорил я с ней, так ответила, что там и будет свой век доживать. А Яруша… Не печалься раньше времени, Стоянушка, может и впрямь встретит какого парня, выйдет за него, да и забудет обо всем. Будет деток рожать да хозяйство вести. А за меня не бойся, родная. В лесу я не пропаду. Всегда к вам вернусь.
