Захватывающие деяния искрометного гения - страница 49
К середине осени мы составили нечто вроде расписания. Рано утром, вскоре после того, как я ложусь спать – скажем, в три, или в четыре, или в половине пятого утра, – Тоф просыпается, тратит десять минут на душ, десять – на одевание, полчаса на то, чтобы приготовить и съесть завтрак и доделать уроки, дальше по меньшей мере три с половиной – четыре часа на мультики. В восемь сорок пять он будит меня. В восемь пятьдесят снова будит. В восемь пятьдесят пять будит в третий раз, и с криками, что он опаздывает, я везу его в школу. Я паркую нашу маленькую машину рядом со школой, на той стороне, где – как мне сообщили уже в четырех листовках и одном личном уведомлении, – посадка и высадка детей запрещена. После чего извлекаю из его рюкзака лист бумаги и сочиняю записку:
Уважаемая мисс Ричардсон,
весьма сожалею, что Крис опоздал сегодня к началу занятий. Я мог бы придумать что-нибудь насчет срочной встречи или болезни, но на самом деле мы просто проспали. Прикиньте.
С наилучшими пожеланиями,
брат Криса.
Мы всегда опаздываем, делаем все наполовину. Все школьные бумаги мне присылают дважды, и я с неизбежностью сдаю их не в срок. Счета оплачиваются как минимум с девяностодневной задержкой. Тоф всегда оказывается в составе спортивных команд последним и всегда в порядке исключения. Трудно сказать, в чем тут дело – то ли в обстоятельствах нашей жизни, то ли в моей неорганизованности – на людях я, конечно, всегда отстаиваю первый вариант. Наши взаимоотношения, по крайней в том, что касается условий и правил, удивительно гибки. Он обязан что-то делать для меня, потому что я его родитель, а я должен что-то делать для него. Разумеется, когда меня призывают сделать что-то такое, чего мне делать не хочется, я не обязан этого делать, потому что на самом деле я ему не родитель. Когда что-то не делается, мы оба просто пожимаем плечами, потому что формально ни один из нас ответственности не несет; мы просто двое парней, – положим, братья, – но ведь мы даже не похожи друг на друга, что делает вопрос обязанностей еще более сомнительным. Но когда кого-то надо обвинить, он позволяет мне указать пальцем на него, и если начинает возражать, мне достаточно посмотреть на него, посмотреть тем особенным взглядом, который говорит: «Мы с тобой партнеры, маленький придурок, а вчера, когда я с ног падал от усталости и у меня глаза раскраснелись от конъюнктивита, тебе понадобились эти чертовы карты для “Магии”[53], позарез понадобились, потому что во время обеда все приносили с собой новые карты, и потому что я и сам опасался, что тебя все засмеют, ты станешь чем-то вроде изгоя, потому что ты почти сирота, и уши у тебя смешные, и живешь ты в съемной квартире, и с возрастом у тебя может появиться тяга к оружию и военной форме, а то и хуже, однажды я застану тебя читающим исподтишка “Куриный бульон для препубертатной души”[54] и оплакивающим свою судьбу; и тогда я оделся и пошел в тот магазин комиксов, что открыт до восьми, и мы купили две колоды карт – в одной оказалась голограмма, которая стала предметом зависти всего класса, – и жизнь твоя потекла легко, как прежде, без помех, при относительной популярности, в блаженной беззаботности», – и он уступает.
Сидя в машине перед входом в школу, я стараюсь заставить его обнять меня. Я обнимаю его за плечи, и притягиваю к себе, и говорю слова, которые повторяю очень часто: