Под крышей все еще висели корзинки, которые дедушка когда-то плел сам. Пыльные и дырявые, они напоминали какие-то модные абажуры. В углу были приставлены ржавые лопаты, вилы, мотыги, а на полу на крышке старого погреба лежали исхудалые фуфайки, которыми когда-то накрывали вход. Все заволокло толстым слоем пыли, как в каком-то заброшенном музее.
Помню, как мы приезжали с родителями так же осенью по вечерам, дедушка заканчивал свои дела по двору, а бабушка сидела на маленьком деревянном стульчике в огороде среди куч свеклы и отрезала ботву, чтобы позже отправить всю свеклу в погреб. До сих пор отчетливо помню ее маленький силуэт в серой вылинявшей рабочей куртке с двумя слоями платков на голове, один из которых бордовый с золотистыми нитями. Она тогда не ждала нас, заработавшись и уйдя в свои мысли, она не слышала, как я на цыпочках подбираюсь к ней по раскопанным грядкам. Иногда я подбиралась к ней вплотную, а иногда она то ли услышав меня, то ли почувствовав своим любящим сердцем, оборачивалась и обнаруживала свою внучку. Тогда она вскрикивала от радости, а я обнимала ее теплую и так сладко пахнущую осенним яблоками и пылью. Мы начинали тараторить без умолку, я помогала ей накрыть свеклу ботвой на ночь, брала заботливо ее стульчик и, немного похромав из-за отекших ног, бабушка вела меня домой. А солнце медленно заползало за золотой горизонт еще не вспаханного поля, и в окне выходящем в огород загорался свет на кухне, где громко что-то говорил дедушка, где папа кивал с газетой в руках, уплетая что-то со стола, где мама сновала взад-вперед по кухне с едой, а бабушка стояла в центре кухни и, даже не сняв ни один из платков, пыталась доказать дедушке свою точку зрения на его историю.
На глазах наворачиваются слезы от обиды, что этого больше никогда не повторится, что тогда я даже подумать не могла, что нужно взять камеру и заснять каждый миг этого вечера, потратить всю память на телефоне только для того, чтобы этот миг остался не только в моей голове. Чтобы этот вечер не вымыло из меня никакое проклятое время, чтобы помнить какого цвета тогда были носки и передник у бабушки, чтобы запомнить ту хитрую ухмылку дедушки, когда он добивался своего и бабушка повышала голос потому, что он неправильно рассказывает, потому что он глухой, глухой и все тут.
Протерев слезы, не найдя никого в огороде, с тяжестью в груди я вошла домой, под угасающее эхо воспоминаний.
Поставив точку в утренних страницах, заправив на этот раз постель, я взяла старенький термос, который нашла вечером в кладовке, залила в него травяной чай и отправилась на мою вторую одинокую утреннюю прогулку. Одиночество в ней совсем не карало и не было поводом для грусти и тоски, наоборот, мне было приятно находиться здесь одной и отдаться во власть вихря мыслей в голове. Этот вихрь немного подчистился утренними страницами и теперь в нем не было места для того негатива, что остался в запароленном документе на моем ноутбуке.
В первый день я переживала, что у дедушки больше нет трав для чая, но как же я вчера была рада, когда мама сказала, что она собрала травы летом и они готовы для того, чтобы их кто-то заварил. Просто дедушка немного обленился и не хочет этого делать. Так что в моем термосе плескался горячий чай, насыщенный солнцем и ароматом лета этого места.
Свежий воздух скользил в меня невероятно легко. Я тут же наполнилась бодростью, еще даже не успев отойти от дома. Сегодня я дойду до своей любимой сосновой рощи и проверю, все ли там на месте.
