– Не спится, капитан? – спросил я, ухмыляясь.
– И вам, Владимир, доброй ночи, – ответил невозможно довольный Петров. – Замечательная ночь для прогулки, – его губы кривились, а в глазах плясал лукавый огонек, – я почему-то так и подумал, что встречу вас здесь.
«Ого, Петров ехидничает! – подумал я. – Интересно, это его скрытая сущность вырывается под покровом ночи или общение со мной развращает?»
– Профессионализм, его у вас не отнять, – сказал я, не пытаясь скрывать насмешку.
– Что есть, то есть, – на полном серьезе согласился Петров, – книгу могли взять только вы. Далеко спрятать времени у вас не было, а значит, она где-то тут, рядом с нами, – и капитан медленно развел руками в стороны, точно пытаясь объять необъятное.
– Боже мой, вы гуру дедукции, капитан. Старина Холмс рядом с вами просто младенец.
– Ну, да, так и есть, – без тени сомнения подтвердил капитан и опустился на край лавочки. – Присаживайтесь, Владимир, поговорим.
Внутри меня, вопреки изображаемому спокойствию, царили сумбур и нервозность. Я думал о книге, лежащей в кустах почти за спиной Петрова, и ругал себя за столь неудачно выбранное место для тайника.
– Вы очень любезны, капитан Петров, – ответил я, занимая место с другой стороны скамьи, подальше от капитана.
«А может быть, подскочить к кустам, схватить книгу и дать деру? Догнать он меня не догонит, а потом не докажет, что она не моя».
К счастью, я не поддался столь абсурдной идее и вместо игры в догонялки с капитаном големов неожиданно для самого себя выпалил:
– Рассказывайте правду и лучше не врите!
Хорошая фраза у меня получилась, но интонация, с которой я ее произнес, вышла еще лучше. Я говорил как злой полицейский из боевика, точно мы с капитаном поменялись ролями.
В ответ на мои слова капитан Петров дружелюбно усмехнулся и неожиданно для меня сказал:
– Расскажу, расскажу. Разрешение я получил, да и без меня вы все узнали бы вскоре.
Повернувшись ко мне, капитан замолчал, а мое любопытство, до этого момента словно отсутствовавшее, не только вдруг появилось, но и взвыло от нетерпения. Если с любопытством я готов, так или иначе, мириться, то другое свое чувство, возникшее в ту же секунду, просто не переношу. О нем я, кажется, уже упоминал – сопереживание. Пока Петров молча сидел на скамейке, я вдруг ощутил непонятное сочувствие к огромному полицейскому. Но с чего? Да и какое мне вообще дело до душевных мук, мнимых или реальных, преследующего меня копа?
– Евстигней – звали человека, с которым вы столкнулись в метро и которого… – Петров замолчал, затем, после паузы, протянул руку и показал на хорошо заметный черный круг на траве, – …здесь убили.
– Евстигней? – удивился я.
Поборов бестолковую жалостливость и придавая голосу непонимание, даже толику идиотизма («включить блондинку», как называет этот прием моя жена), я добавил:
– Убили?
– Вы постоянно врете, Владимир, – произнес Петров, не меняя интонации и, кажется, не веря в мой идиотизм, – точнее, вы постоянно, причем преднамеренно, недоговариваете и скрываете факты, что вполне можно интерпретировать как ложь; но сейчас об этом не будем.
– Угу, выстраиваю препоны для следствия, по-сто-янно, – протянул я.
На мои слова капитан не ответил, он их будто не слышал.
– Да, его именно убили, – у меня вновь возникло ощущение внутри-петровского укола боли. – И я знаю, каким способом, но сейчас мы и об этом говорить не будем.
