– Джон, – перебила я, – почему ты мне не позвонил?
Только задав вопрос, я поняла, что он прозвучал как упрек. Я надеялась, Мейсон этого не заметил.
– Ох, Айви, я… – Джон казался расстроенным. – Прости, не сообразил. Я ведь только вчера уехал, – сказал он с обезоруживающей простотой. – Обычно я не звоню. Если что-то не так, Мейсон сам мне звонит. В общем, я не думал, что…
Я сжала губы.
– Прости, – пробормотал он, и я почувствовала, как у меня внутри что-то сжалось. – Я должен был тебе позвонить. Жаль, что я заставил тебя волноваться.
Мне хотелось, чтобы звук был не таким громким, потому что, я уверена, Мейсон все слышал. Он по-прежнему стоял у меня над душой.
– Айви, у меня все в порядке, – заверил меня Джон, – все идет по плану, поэтому завтра я буду дома.
К горлу подкатил комок, я не могла ничего ответить, поэтому кивнула, забыв, что Джон меня не видит, но он, казалось, по моему молчанию почувствовал, что я все поняла.
– А теперь извини, я сейчас на совещании. Скоро увидимся. Хорошо?
– Хорошо! – Я нервно сглотнула.
– Пока! – сказал Джон и отсоединился.
Я медленно отвела телефон от уха. И не обернулась: не хотела встречаться глазами с Мейсоном. Разжав пальцы, я уронила его телефон на диван, а затем, не говоря ни слова, вышла из гостиной.
Я просидела в своей комнате до вечера. Не было никакого желания пересекаться с Мейсоном, особенно после телефонного звонка Джону: если и был кто-то, кому я не хотела бы казаться слабой, то это он.
Перед ужином я закрылась в ванной, чтобы принять душ и смыть дневную жару. Как обычно, я использовала подаренный Джоном хвойный гель для душа – бутылочка была уже наполовину пустой, и этот искусственный аромат принес мне такое облегчение, о котором я даже не мечтала.
Я вспомнила его улыбку и глупое выражение лица, когда он помахал у меня перед носом флакончиком.
Благоухая хвойным ароматом от макушки до кончиков пальцев ног, я вышла из кабинки, обсушилась и надела футболку с принтом лося, которую папа подарил мне в Инувике. Прикосновение чистой ткани к коже показалось мне в тот момент самой приятной лаской на свете. Потом я спустилась вниз.
Когда я босиком добралась до нижнего этажа, то увидела, что входная дверь открыта. Я увидела на террасе Мейсона.
Трудно не заметить его высокую фигуру, равно как и склоненную голову, и то, что он держал в руках, – мой скетчбук, который я оставила накануне утром.
Рассматривая рисунок, Мейсон мял его пальцами. В сердце сразу стало пусто. Я забыла о насмешках, о стыде – обо всем.
Я подошла и выхватила у него блокнот. И не сразу поверила, что действительно вижу мятую бумагу и испорченные рисунки. Я посмотрела на Мейсона, и из моих увлажнившихся глаз выплеснулась вся горечь, которую я испытывала.
– Мне правда интересно, как ты можешь быть сыном своего отца, – глухо сказала я, этими словами пригвоздив Мейсона к месту, где он стоял.
Это уже слишком: мой мобильник, постоянные колкости, прессинг, теперь еще и смятые рисунки.
Я устала от него, от его выходок, мое терпение кончилось.
Мейсон стоял неподвижно. Сначала он смотрел на меня удивленно, потом взгляд его помрачнел, радужки затянулись темной пеленой, и у меня возникло подозрение, что сказанная мною фраза сильно его задела.
– О, какие люди!
Я повернулась. По дорожке шел Трэвис, его смеющиеся глаза сияли, как два полумесяца.
– Как жизнь? – спросил он так, словно был рад меня видеть. – Хорошо вчера повеселилась?
