Дверь закрылась за мной, как будто я вышла из гробницы.
Воздух вдруг показался не таким, как вчера: им было легче дышать. Я поморгала, пытаясь затолкать воспоминания в самый дальний угол сознания.
– Я в порядке, – через силу сказала я себе шепотом, – я в порядке.
Папа виделся мне повсюду: на улицах, в доме, в толпе пассажиров в аэропорту, в отражениях витрин и в магазинах, за поворотом и на тротуаре. У всех людей было что-то от него. В каждом из них было что-то, что цепляло сердце, останавливало его и обрушивало в пустоту. Это просто невыносимо!
Я потерла переносицу, зажмурила глаза, постаралась взять себя в руки. Главное – не позволить вискам пульсировать, а горлу – сжаться. Я сглотнула, глубоко задышала, подняла глаза на сад и пошла к калитке.
Дом Джона располагался в спокойном районе на возвышенности. Вдоль дороги, шедшей под уклон, тянулись белые изгороди и почтовые ящики.
Я посмотрела вдаль, в сторону океана.
Рассветало, и крыши домов сверкали, как кораллы, под первыми лучами солнца.
На улице никого не было, встретился только почтальон и еще аккуратно причесанный мужчина, совершавший пробежку, он бросил на меня хмурый взгляд.
В Канаде в шесть часов утра магазины уже открыты, на них горят вывески. Восходы там ослепительные. Река кажется лентой из расплавленного свинца, и туман на фьордах такой плотный, что напоминает хлопковое поле. Это так красиво…
К моему удивлению, вдалеке я заметила магазинчик с поднятыми жалюзи. Когда я подошла, мое удивление только возросло: это была лавочка для художников. В витрине лежали принадлежности для рисования и живописи: карандаши, ластики, растушевки, прекрасные наборы кисточек со сверкающими металлическими ободками. Я оглядела сокровища и из любопытства заглянула внутрь. Магазинчик был маленький и тесный, но хорошо охлаждался кондиционером.
Мне из-под очков улыбнулся пожилой мужчина:
– Доброе утро!
Хозяин лавки был невысокого роста, и, когда он подошел ко мне, оказалось, что я смотрю на него сверху вниз.
– Чем могу помочь? – спросил он вежливо.
Здесь было так много красок, кисточек и угольных карандашей, что я растерялась от такого богатства выбора. В моих краях таких магазинов нет. Лишь лавочка канцтоваров в Доусоне, поэтому все необходимое папа покупал мне в соседних городах покрупнее.
– Я хотела бы купить карандаш, – сказала я, вновь обретя голос, – сангину.
– Ах! – просветлел он, посмотрев на меня с восхищением. – Ко мне в гости зашла традиционалистка!
Он открыл большой ящик и стал перебирать коробочки.
– У всех настоящих художников есть сангина. Вы об этом знали?
Нет, не знала, но мне всегда хотелось иметь такой карандаш. Одно время я пробовала делать наброски красным карандашом, но сангина подходила для этого лучше. В ней есть особая мягкость, она легко растушевывается и позволяет создавать чудесные эффекты.
– Вот она! – наконец сказал мужчина.
Я расплатилась, он дал сдачу и положил карандаш в бумажный пакетик.
– Попробуйте его на крупном зерне, – посоветовал он, когда я была уже в дверях. – Сангина лучше ложится на грубой бумаге.
Я благодарно кивнула и вышла.
Посмотрела на часы. Не хотелось, чтобы, проснувшись, Джон не обнаружил меня в доме. Он подумал бы о чем-нибудь плохом и, чего доброго, с утра пораньше получил бы сердечный приступ. Этого я точно не хотела, поэтому ускорила шаг и пошла обратно.
Когда я вошла, в доме все еще стояла тишина. Я положила ключи в чашу и зашла на кухню, испытывая легкую слабость после бессонной ночи.
