– Из воздуха, – уточнила Оливия.
– Наша матушка Ольга говорит, твой отец был беден, пока не женился на твоей матери. Наша матушка Ольга говорит, леди Элеонора и до замужества была богата, но твой отец сделал ее еще богаче.
– Мы тоже богатые, – сказала Оливия. – Богатство – большое счастье.
– Покажи нам дом, пожалуйста, – попросила Хетти.
Мы пошли наверх, и Хетти потребовалось везде совать свой нос. Она открыла платяной шкаф в маминой спальне, не успела я и слова сказать, и провела рукой по всем маминым платьям. А когда мы вернулись в залу, она провозгласила:
– Сорок два окна, и в каждой комнате по камину. Каждое окно, наверное, стоило целый сундук золотых джеррольдов!
– Хочешь, расскажем про нашу усадьбу? – предложила Оливия.
Мне было все равно, где они живут, да хоть в дупле.
– Приезжай к нам в гости, сама все увидишь, – сказала Хетти в ответ на мое молчание.
Рядом с нами был стол, уставленный блюдами с угощением – от зажаренного целиком оленя с рогами, увитыми плющом, до сдобных печеньиц, крошечных и кружевных, как снежинки. Я удивилась – когда Мэнди успела столько наготовить?
– Хотите перекусить?
– Да… – буркнула Оливия, но сестрица оборвала ее:
– Ах, нет-нет. Спасибо. Мы никогда не едим в гостях. От волнения совершенно пропадает аппетит.
– У меня аппетит не… – снова начала Оливия.
– У нас вообще очень плохой аппетит. Матушка даже волнуется. Но здесь все такое вкусное… – Хетти бочком пододвинулась к столу. – Перепелиные яйца, настоящий деликатес! Десять медных джеррольдов за штуку. Оливия, здесь их полсотни, не меньше!
Больше яиц, чем окон.
– Люблю печенье с крыжовником, – сказала Оливия.
– Нельзя, – отрезала Хетти. – Ну, разве только чуточку…
Слопать целую оленью ногу с горой дикого риса и восемью (из полусотни) перепелиными яйцами, а потом еще и вернуться за сладким было бы не под силу даже великану. Но Хетти сдюжила.
Оливия съела еще больше. Печенье с крыжовником, сдобные слойки с изюмом, бисквитные пирожные с кремом, сливовый пудинг, шоколадные конфеты и пряная коврижка – и все это щедро сдобренное ромовым маслом, абрикосовым соусом и мятной подливкой.
Они держали тарелки у самого лица, чтобы вилками сильно не размахивать. Оливия жевала не переставая, а Хетти то и дело откладывала вилку и изящно промокала губы салфеткой. А потом принималась набивать рот – с прежней жадностью.
Смотреть на них было противно. Я опустила глаза и увидела коврик, который раньше лежал у мамы под креслом. Сегодня его постелили, чтобы не испачкать пол едой. Раньше я к нему не присматривалась.
Охотники с собакой гнали вепря к краю, отороченному алой шерстяной бахромой. Тут я заметила, что картинка движется. Ветер пошевелил траву под ногами вепря. Я заморгала, все замерло. Я снова вгляделась в коврик – трава опять зашевелилась.
Собака только что лаяла – я видела, как расслабились мышцы у нее на горле. Один из охотников хромал – я ощутила, как свело у него ногу. Вепрь совсем запыхался, но бежал дальше, гонимый страхом и яростью.
– Куда ты уставилась? – спросила Оливия. Наелась, наверное.
Я вздрогнула. У меня было такое чувство, словно я очутилась там, в коврике, рядом с охотниками и вепрем.
– Никуда. Смотрела на ковер.
Я снова опустила глаза. Коврик как коврик, с обычным рисунком.
– У тебя глаза вытаращились.
– Прямо будто у огра, – сказала Хетти. – Круглые-прекруглые. О, а сейчас ты вроде бы нормальная на вид.
