Тогда я впервые задумалась, а удается ли хоть кому-нибудь спокойно прожить день, в который они кого-то потеряли. Что чувствуют люди через пять или десять лет после чьей-то смерти? Забывают ли они хоть когда-то? Хотя бы случайно или потому, что слишком заняты? А если забывают, как сильно они после этого себя ненавидят?
На кладбище меня привез отец.
– Их похоронили рядом, – сообщил он мне, когда я уже схватилась за ручку дверцы.
– Зачем?
– Так решили все остальные, – сухо ответил он, словно заранее готовился к этому неприятному вопросу.
Остальные. Те, к кому мы не имеем отношения, потому что наша семья никого не потеряла. Вот только я лишилась троих близких людей. Меня затошнило от мысли, что мне не позволено считать себя частью этого горя только потому, что я до сих пор жива.
Найти целый ряд могил, заваленных венками, оказалось пугающе легко. Одинаковые гранитные надгробия с разными черно-белыми портретами на них. Зернистые фотографии очень быстро начали плыть перед глазами, и я едва не потеряла сознание.
В себя меня привел неожиданно раздавшийся поблизости голос:
– Пришла позлорадствовать?
Обернувшись, я увидела отца Стаса. Его брезгливый взгляд будто говорил, что перед ним сейчас самое отвратительное существо на планете. Во многом благодаря этому моменту я очень быстро поняла, как смотрят на прокаженных и что теперь я одна из них. Мне не хотелось возвращаться в состояние абсолютной ненависти к себе. Нельзя было допустить, чтобы меня в очередной раз сделали козой отпущения. Но кто, если не я, виноват в том, что его сын лежит в земле? Я думала о времени, когда его родители считали меня частью семьи и мечтали о нашей со Стасом свадьбе, и не понимала, почему именно я стала тем человеком, который разрушил их жизнь.
– Даже ничего не скажешь? – поинтересовался мужчина озлобленным тоном.
Казалось, он готов голыми руками вырыть могилу и, не задумываясь, бросить меня прямо в нее.
– Скажи же! – неожиданно сорвался он на крик, а после упал передо мной на колени и начал рыдать. – Скажи хоть что-нибудь!
Он опустил голову на землю. И тогда я по-настоящему увидела, что сделала. Увидела, как выглядят вдребезги разбитые мною люди. Я медленно опустилась на землю рядом с ним. Как бы мне ни хотелось его успокоить, я так и не смогла дотронуться до его трясущегося от истерики тела.
С каждой минутой его всхлипы становились все тише и тише, а потом и вовсе прекратились. Он поднял голову и взглянул на меня красными от слез глазами. Его лицо было перепачкано кладбищенской землей. Несмотря на страх быть отвергнутой, я достала из сумки влажную салфетку. Презрение в его глазах сменилось равнодушием. Он словно вообще позабыл, кто перед ним сидит.
– Спасибо.
Взяв салфетку, он наскоро обтер ею лицо, после чего поднялся на ноги и, в последний раз бросив взгляд на могилу Стаса, ушел.
Возвращаясь к машине, я думала, что самое худшее осталось позади, но тут у ворот кладбища появились родители Анжелики. У обоих опущенные головы, сгорбленные спины и заплаканные лица. Они потеряли половину своих волос, а на оставшейся половине просматривалась седина.
Я бы хотела передать, что почувствовала в ту секунду, глядя на них, но у меня не получится. Бывает, видишь сводку о трагедии в какой-нибудь неизвестной семье и думаешь: какое горе! Ходишь и причитаешь на каждом углу, сетуя на вселенскую несправедливость, из-за которой умирают хорошие люди. Но в тот день у меня просто не нашлось слов. Я не могла пошевелиться. Во мне не оказалось смелости выбраться из машины и выразить им свои соболезнования.
