– Ух ты! Что это?!
Я понятия не имел.
Дальше по тропе он чуть не наступил на черную с желтым многоножку. Существо свернулось клубком у меня в руке. Я помахал над ним ладонью, предлагая Робину втянуть носом воздух.
– Святые сосиски!
– Чем пахнет?
– Мамой!
Я рассмеялся.
– Ну, да. Экстракт миндаля. Которым мама иногда пахла, когда занималась выпечкой.
Он поднес мою ладонь к своему носу, как будто совершая вояж в прошлое.
– С ума сойти.
– Да уж, точно.
Робину хотелось большего, но я положил многоножку обратно в заросли осоки, и мы продолжили путь. Я не сказал сыну, что подлинным источником восхитительного аромата был цианид, токсичный в больших дозах. Мне следовало это сделать. Честность была для него очень важна.
Тропа вела вниз еще милю, а потом мы вышли на поляну у ручья с каменистым руслом. Скопления белопенных порогов уступили место более глубоким и ровным заводям. Оба берега заросли горным лавром и платанами с облезлыми стволами. Там было красивее, чем в моих воспоминаниях.
Наша палатка представляла собой инженерное чудо: легче литровой бутылки с водой и ненамного больше рулона бумажных полотенец. Робин установил ее самостоятельно. Он собрал тонкие каркасные дуги, согнул их и вставил в отверстия по углам палатки, потом прицепил ткань к жесткому экзоскелету, и вуаля: можно ночевать.
– Нам нужен тент?
– Зависит от того, сколько в тебе оптимизма.
Робин был настроен весьма оптимистично, как и я сам. Вокруг нас произрастали шесть типов лесов. Семнадцать сотен разновидностей цветковых растений. Больше видов деревьев, чем во всей Европе. Боже мой, да одних саламандр было тридцать видов! Третья планета от Солнца, эта маленькая голубая точка, таила в себе множество чудес, которые мог узреть любой, всего лишь уйдя подальше от доминирующего вида на достаточно долгий срок, чтобы у него прояснилось в голове.
Над нами на ветку горной веймутовой сосны сел ворон размером с крылатую обезьяну из страны Оз.
– Почетный гость на открытии лагеря Бирнов!
Мы зааплодировали, и птица улетела. Потом было решено поплавать, потому что подъем с рюкзаками в день, когда температурный рекорд был побит на пять градусов Фаренгейта, дался нам нелегко.
Над порогами в узкой части русла пролегал пешеходный мост, вырезанный из толстого лириодендрона. Скалы по обе стороны испещряли абстрактные картины из лишайника, мха и водорослей, напоминающие «живопись действия». Ручей был прозрачным до самого каменистого дна. Мы неспешно прогулялись вверх по течению, разыскали плоский валун. Я собрался с духом и потихоньку опустился в поток. Сын наблюдал и, явно сомневаясь, решил сперва посмотреть, что произойдет.
Вода ударила меня в грудь, толкнула к груде камней. С берега дно выглядело ровным, а на самом деле представляло собой миниатюрную затопленную версию горного хребта. Я погрузился в водоворот. Нога скользнула по камню, который быстротечная река за минувшие столетия отполировала до блеска. Потом я вспомнил, как надо себя вести. Сел и перестал сопротивляться холоду.
От первого ледяного прикосновения реки Робин вскрикнул. Но боль продлилась всего лишь полминуты, после чего крики превратились в смех.
– Опустись в воду, – посоветовал я. – Ползи. Разбуди свою внутреннюю амфибию.
Робби шлепнулся в неистовую быстрину.
Я раньше не позволял ему делать что-то настолько опасное. Он боролся с течением, стоя на четвереньках. Как только сын уловил нужный ритм движений, мы направились к местечку посреди речного русла. Там устроились в тесной каменной чаше, схватившись за край громокипящего джакузи. Этакий серфинг шиворот-навыворот: полулежа, удерживая равновесие за счет постоянного контроля над сотней мышц. Пленка воды на камнях; рябь на ее поверхности, отчетливая в лучах солнца; рев потока над пенящейся быстриной, в которой мы лежали, – потока, который одновременно тек и странным образом стоял на месте, – все это заворожило Робина.
