Как я в артисты подавался
Когда-то в добрые советские времена в журнале «Крокодил» была любимая всеми нами рубрика «Нарочно не придумаешь». Я к чему? А к тому, что мой рассказ можно смело включить в эту рубрику. И вообще, это даже не рассказ, а некое откровение. Или очередная попытка посмеяться над собой. В назидание другим. Речь пойдет о ситуции, которая была в жизни у каждого из нас. У одних это было тихо-скромно, как само собой разумеющееся. У других это было болезненно. А у меня всё не как у людей. Итак, по порядку.
У меня растут года, будет мне семнадцать. Кто из нас не учил эти стихи? Помню, в первом классе мы инсценировали это стихотворение. Режиссура была незамысловатая: каждый ученик читал про ту профессию, которую он представлял. Своего рода это была презентация. Нарядили нас соответственно профессии. Колька Куприн был столяр. Он стоял в фартуке и с настоящим рубанком. А Наташка Усова была доктором в белом халатике и колпаке с красным крестиком на лбу. В руках огромный такой градусник. А я… Вот с этого всё и началось. Я был очкарик. Долговязый не по годам. «Анжинер» – ни дать ни взять!.. В черном костюмчике и в маленьком галстучке. Помню, как мамка мне его примеряла, когда шила. Но это была постановка, а в жизни… Кто из нас не мечтал о том, кем он станет, когда вырастет? Вот и я. Все пацаны вокруг мечтали стать солдатами, космонавтами или, на худой конец, шоферами, а я.. А я… Никому я не говорил, кем я мечтаю стать в будущем. Никому! Мне было стыдно. Стыдно! Потому что я мечтал стать артистом, сколько себя помню. Вот такие были времена. Шахтер, летчик, тракторист – пожалуйста! А быть артистом считалось неприличным. И если другие мечтатели, особо не заморачиваясь и не рассуждая, играли в войну или в машинки, то я шел к своей мечте целенаправленно.
Мои родители, как и многие тогда, увлекались грампластинками. У нас была полная этажерка этих черных, тогда еще костяных даже, пластов. С них пели Шульженко и Мондрус, Магомаев и Горовец, Кобзон и Ухнарев, Ободзинский и Рашид Бейбутов. Но я, когда оставался в доме один, включал радиолу. Включал ее на малый звук, чтобы не слышали за стеной соседи по бараку: я же никому не говорил о своей мечте. И наступало волшебство. И я, затаив дыхание, слушал Аркадия Райкина, Тарапуньку и Штепселя, Мирова и Новицкого, Рудакова и Нечаева, Миронову и Менакера. Это был мой мир. Я погружался в него с головой.
Зима. Мне в школу во вторую смену. Уроки сделаны еще с вечера. За окном еще даже не рассвело. А у меня в гостях такие люди! Стоит ли говорить, что я знал наизусть всё, что было на наших пластинках. Я воспроизводил по памяти все их скетчи и монологи со всеми их паузами и интонациями. Я знал всё! Весь репертуар, что был записан на этих пластинках. Но никому-никому никогда-никогда я не признавался в своей мечте. Ни-ко-му!
В пятом классе у нас в школе стали проводить кавээны. Тогда в Сибири по ночам транслировали по телевизору эту передачу, ведущими которой были молоденькие Светлана Жильцова и Александр Масляков. Трансляции шли в прямом эфире до двух часов ночи, и мои родители позволяли мне всё это смотреть. «Смотри, Сашка, – предупреждал отец, – до первой тройки!» И я ради Юлия Гусмана и Ярослава Голованова готов был учиться хоть на шестерки. И вот тут уже я был заводилой, лидером и автором всей этой школьной кавээновской камарильи. Но всё равно о своей мечте я никому не говорил.
